В тот день мы побывали в Тетеринских, Можайских, Богородских, Донских, Дангауэровских, Хлебниковских, Оружейных, Кадашевских банях и, конечно, в Сандунах. Оказалось, что на острове имеются все московские бани[3].
— Откуда такое богатство? — удивлялся Суер.
— Эмигранты повывезли, — ответствовали островитяне.
К вечеру на берегу запылали костры, и, раскачиваясь в лад, островитяне запели песню, необходимую для их организма:
В нашей жизни и тёмной и странной
Всё ж имеется светлая грань.
Это с веником в день постоянный
Посещенье общественных бань.
Что вода для простого народа?
Это просто простая вода.
Братства банного дух и свобода
Нас всегда привлекали сюда.
В Тетеринские,
Воронцовские,
Донские,
Ямские,
Машковские,
Измайловские,
Селезнёвские,
Центральные
И Сандуны.
А Семёновские ликвидировали,
А Мироновские модернизировали,
Краснопресненские передислоцировали,
Доброслободские закрыли на ремонт.
Было много тяжёлого, было,
Но и было всегда у меня:
Дуб, берёза, мочало и мыло,
Пиво, вобла, массаж, простыня.
Тело — голое! Сердце — открытое!
Грудь — горячая! Хочется жить!
В наших банях Россия немытая
Омовенье спешит совершить!
Они пели и плакали, вспоминая далёкую Россию.
— Мы-то отмылись, — всхлипывали некоторые, — а Россия…
Я и сам напелся и наплакался и задремал на плече капитана. Задрёмывая, я думал, что на этом острове можно бы остаться на всю жизнь.
— Бежим! — шепнул мне вдруг капитан. — Бежим, иначе нам не открыть больше ни одного острова. Мы здесь погибнем. Лучше ходить немытым, чем прокиснуть в глубоком наслажденье.
И мы растолкали наших спящих сопарильщиков, кое-как приодели их, затолкали в шлюпку и покинули остров неподдельного счастья, о чём впоследствии множество раз сожалели.
Глава XVII
Мудрость капитана
Только уже ночью, подплывая к «Лавру», мы обнаружили, что, кроме мичмана, прихватили с собой случайно ещё одного Хренова. Ложного.
Это Пахомыч расстарался в темноте.
— Не понимаю, старпом, — досадовал Суер, — на кой хрен нам на «Лавре» два Хренова? Я и одним сыт по горло.
— Не знаю, кэп, — оправдывался Пахомыч. — Орут все: «Хренов, Хренов», — ну я и перепутал, прихватил лишнего.
— А лишнего Семёнова вы не прихватили?
— Надо пересчитаться, — растерянно отвечал старпом.
Стали считать Семёновых, которых, слава богу, оказалось один.
— А вдруг это не наш Семёнов? — тревожился капитан. — Потрясите его.
Мы потрясли подозреваемого. Он мычал и хватался за какие-то пассатижи.
— Наш, — успокоился капитан.
— Что же делать с лишним Хреновым, сэр? — спрашивал старпом. — Прикажете выбросить?
— Очень уж негуманно, — морщился Суер, — здесь полно акул. К тому же неизвестно, какой Хренов лучше: наш или ложный.
Оба Хренова сидели на банке, тесно прижавшись друг к другу.
Они посинели и дрожали, а наш посинел особенно.
Мне стало жалко Хреновых, и я сказал:
— Оставим обоих, кэп. Вон они какие синенькие.
— Ну нет, — ответил Суер, — «Лавр Георгиевич» этого не потерпит.
— Тогда возьмём того, что посинел сильнее.
Наш Хренов приободрился, а ложный напрягся и вдруг посинел сильнее нашего. Тут и наш Хренов стал синеть изо всех сил, но ложного не пересинел.
Это неожиданно понравилось капитану.
— Зачем нам такой синий Хренов? — рассуждал он. — Нам хватит и нашего, слабосинего.
— Капитан! — взмолился ложный Хренов. — Пожалейте меня! Возьмите на борт. Хотите, я покраснею?
— А позеленеть можете?
— Могу что угодно: краснеть, синеть, зеленеть, желтеть, белеть, сереть и чернеть.
— Ну тогда ты, парень, не пропадёшь, — сказал капитан и одним махом выкинул за борт неправильного Хренова.
И ложный Хренов действительно не пропал. Как только к нему приближались акулы, он то синел морскою волной, то зеленел, будто островок водорослей, то краснел, как тряпочка, выброшенная за борт.
Глава XVIII
Старые матросы
В эту ночь мы не ложились в дрейф.
Хотели было лечь, но Суер не велел.
— Нечего вам, — говорил он, — попусту в дрейф ложиться. А то привыкли: как ночь, так в дрейф, как ночь, так в дрейф.
Ну, мы и не легли. Раздули паруса и пошли к ближайшему острову.
Старые матросы болтали, что это остров печального пилигрима.
— Никак не пойму, открыт этот остров или ещё не открыт, — досадовал Суер. — На карте его нет, а старые матросы знают. Но отчего этот пилигрим печалится?
