- Так, шах мой! - непозволительно громко воскликнул гаджи Нейматуллах, усмотревший в словах шаха о торговых путях общемировой смысл своего ремесла и чрезвычайно польщенный. - Воистину, ты нужен эмиру Тимуру больше, чем его сыновья!
- Следовательно, весть о походе его на Ширван - ложь! - заключил Ибрагим.
И тут произошло нечто неожиданное. За троном раздался пронзительный голос:
- Эмир Тимур под знаменем пророка и с карающим мечом в руке идет, дабы спасти религию!
Это был голос шейха Азама. Он, как и в прошлый раз, проникая в диванхану, воспользовался тайной внутристенной лестницей, чтобы войти в тронный зал. Кровь бросилась Ибрагиму в голову; придворные обмерли от неслыханной дерзости.
- Эмир Тимур-завоеватель, шейх! Ради своих целей он пожертвует и религией, и аллахом! - в гневе бросил Ибрагим шейху Азаму, и тот затрясся в негодовании всем своим тщедушным, телом.
- Ты богохульствуешь, шах! Эмир Тимур прислал высочайший указ об аресте и казни Фазлуллаха! - Шейх торжествующе поднял руку и показал свиток.
Шейх Азам, не покидавший в последние дни кельи своей дочери, которая слегла и тихо, день ото дня угасала, и сам уже ходивший из последних сил, увидев указ, переданный ему дервишем Асиром через черных мюридов и от них услыхавший подробный рассказ о том, как эмир Тимур наказал наследника, ощутил вдруг в ногах небывалую силу, встал и воскликнул: "Проклятье сомневающемуся! Тимур справедлив!" Так бесчестье, свершенное наследником в молельне перед святым михрабом, вместо того чтобы навсегда отвратить шейха от тимуридов, еще более укрепило его веру в эмира Тимура; указ же, переданный вместо шаха ему лично, давал большую власть и вселял в немощное тело необычайную силу. Ощущая в каждом своем шаге мощь эмира Тимура, источая гнев н ужас из глубоко запавших, лихорадочно горящих глаз, он с откровенной непокорностью н ненавистью подошел к трону и передал шаху указ.
- И никаких отсрочек! Если еретик не будет немедленно схвачен и предан справедливому суду, быть кровопролитию! - сказал он твердо и вышел из тронного зала так стремительно, что полы его черной абы, налетев на дверь, разлетелись, как если бы ангел смерти Азраил взмахнул крылами и отлетел.
Царедворцы, успокоенные было речью шаха, почуяли холодное дыхание войны.
Невозмутимы остались лишь Ибрагим да принц Гёвхар-шах. Прислонившись головой в изящной короне к изголовью трона, шах посидел так некоторое время, потом знаком подозвал к себе гаджи Нейматуллаха, стал говорить с ним, но так тихо, что никто не слышал, о чем.
- Я обещал схватить его с наступлением весны, но весна уже наступила, и я не выполнил обещания. И указ, и слухи о войне - это предупреждение. Если не арестовать Фазлуллаха, то в самом деле прольется кровь. Будь проводником, гаджи, помоги моим аскерхасам привести Фазлуллаха.
Гаджи Нейматуллах так низко склонился в поклоне, что живот его коснулся колен, а лицо покраснело от натуги.
- Еретик покинул свою резиденцию, шах мой, - сказал он.
- Опять! - с досадой воскликнул Ибрагим и долгим испытующим взглядом посмотрел на гаджи Нейматуллаха.
- Да, шах мой, опять ушел в подполье, - подтвердил гаджи. - Третьего дня купцы мои, отправившись навестить его, нашли резиденцию покинутой.
Ибрагим со вздохом посмотрел на указ, который держал в руке. На листе бумаги размером в две пяди шириной и в четыре пяди длиной на разные лады повторялось выведенное искусным каллиграфическим почерком одно и то же имя: "Фазлуллах аль-Хуруфи", "Фазлуллах Джалаледдин Найми Астарбади аль-Хуруфи", "Фазлуллах Найми", "Фазл". Еретик, как имя его, был многолик и снова исчез, стал незрим и вездесущ, как сам господь бог. Самым же страшным бедствием было то, что сын Гёвхаршах был одним из тех, кто способствовал Фазлуллаху стать вездесущим и неуловимым.
Мысли о Фазлуллахе, как всегда, завели в тупик, и только прибытие гонца от брата - сардара Бахлула, который сообщал шаху, что Тохтамыш-хан разбил лагерь в горах неподалеку от Дербента и стягивает туда войска, внушило Ибрагиму туманную надежду на благоприятный исход надвигающихся событий. Поднявшись с трона, Ибрагим приказал принцу Гевхаршаху срочно разузнать о продвижении армии эмира Тимура, а царедворцам ждать сообщений, дабы решить, что предпринять.
