Один из стрельцов влез по приставленной к иконостасу лесенке и стал отдергивать гвоздики у ризы на иконе Богоматери.
В храме все стихло, затаило дыхание.
— Готово, государь Григорий Лукьянович! Повели взымать кому ни на есть! — крикнул стрелец, отогнув край иконной ризы и спустившись наземь.
— Господа власти и лучшие люди новгородские, — обратился Малюта к представителям города. — Государь и великий князь Иван Васильевич повелел избрать между вами мужа, кому вы доверяете, для одного дела… Назовите мне этого избранника вашего!..
Начался шепот, и после непродолжительных пререканий выдвинули старосту Плотницкого конца, мужа именитого, пользовавшегося общим почетом в городе, купца Афанасия Афанасиевича Горбачева, по народному прозвищу Горбача, седого благообразного старца.
— Изволь-ка ты, почтенный, влезть по лесенке к иконе Богородицы, к Знамению, — обратился к выборному Малюта.
Тот повиновался.
Остановясь наравне с иконой, он вопросительно посмотрел на Малюту.
— Заложи руку под ризу, где отогнуто, и поищи: нет ли между иконою и ризою чего ни на есть, а буде ущупаешь, вынь и давай сюда.
Слова эти прозвучали в никем не нарушаемой тишине. Казалось, никто не смел дохнуть в напряженном ожидании. Взоры всех были устремлены на икону и на выборного.
Последний запустил руку за ризу и вынул оттуда бумажный столбец. Это было дело одного мгновения.
Степенно, со столбцом в руке сошел он с лесенки и, подошедши к Малюте, подал его ему.
Григорий Лукьянович развернул столбец до начала и, возвратив доставшему, велел читать вслух, громко и не борзяся.
Удивление слушателей росло с каждым новым словом никому неведомых условий, заключенных будто бы с королем польским Жигимонтом о предании ему Великого Новгорода и о призвании на княжество под его королевской рукой князя Владимира Андреевича.
— Совсем это неподобное дело… — прошептал про себя Афанасий Афанасьевич и бросил свиток.
— Читай! — крикнул с яростью в голосе Малюта. — Не кончил еще… не все…
Горбачев стал читать снова. Начался длинный перечень рукоприкладств. При произнесении своего имени каждый из присутствовавших невольно вздрагивал.
— Слышите?.. Что скажете? — зарычал Малюта, когда чтец кончил.
В церкви все безмолвствовало.
— Посмотрите поближе подписи, похожи ли на ваши? — спросил Григорий Лукьянович.
— Я не писал, а подпись свою по сходству отрицать не могу и не смею… — отозвался первый Горбачев.
То же сказали и остальные.
— Воровски это сделано, милостивец, воровски! — Объяснили все хором.
— Воровски?.. — повторил Малюта. — Стало, подлог заподозреваете?.. Изрядно… Представим государю, что здесь было… и воровство укажем… несомненное, да получим приказ, что дальше делать. Перед вами все было, мы тут ни при чем…
Малюта направился вон из собора, унося с собою найденный столбец.
Вечером в этот же день он увез с собою связанного софийского ключаря, ничего не могшего ответить на вопрос, как очутился за иконой столбец.
Наступила для новгородцев пора томительного ожидания, чем разрешится вопрос о найденном какими-то неисповедимыми судьбами попавшем за соборную икону приговоре, доказательство огульной измены целого города.
Никому и не приходило в голову, что это дело рук любимца царя Малюты Скуратова и его клеврета, бродяги Петра Волынца.
Со дня на день паника ожидания возрастала. Из Александровской слободы стали между тем доходить далеко не утешительные вести. Пришло известие о смерти князя Владимира Андреевича и его супруги, княгини Евдокии, родом княжны Одоевской.
Готовящаяся гроза стала несомненна.
Наконец 2 января передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и окрестностях, связали иноков и священников, взыскали с каждого из них по двадцать рублей, а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера. Опечатали и дворы всех граждан богатых; купцов, приказных людей оковали цепями, жен и детей стерегли в домах.
Царствовала тишина ужасная.
