Судьбы вещей - страница 8

Казалось бы, это – наиболее заманчивая гипотеза, так просто все объясняющая. Но почему бы не подтвердить ее, подвергнув анализу амфору из Гнездова? Для этого стоило бы даже вновь разбить с таким трудом склеенный сосуд. Стоило бы, если бы была надежда, что нефть на нем осталась. Но если вспомнить, что обломки амфоры побывали в большом костре, то вероятность сохранения каких-либо следов нефти на стенках сосуда почти совсем исчезает. Черепки розовые, на некоторых – легко стираемая копоть от костра.

Насколько нам известно, Д. А. Авдусин все же считает наиболее правильным чтение П. Я. Черных: «гороушна» – «горчичное семя».

Итак, что было в сосуде – горчица, нефть или еще что-нибудь, – пока остается загадкой.

В далеком Крыму сделал гончар эту амфору. А купец – налил ли он в нее нефть, или насыпал горчицу, или перец – продал сосуд с его содержимым другому купцу, что ехал в Русь. Из Руси (тогда ведь так называли только Киевщину, это гораздо позже название «Русь» распространилось на все восточнославянские земли) повез ее в ладье вверх по Днепру, наверное, уже какой-то третий купец. А может быть, и сам смоленский дружинник побывал в Киеве да купил корчагу нефти. Так или иначе, попала она в Смоленск.

Здесь ли процарапал на ней новый хозяин надпись, заинтриговавшую через тысячу лет стольких ученых, или это еще раньше сделал русский купец, что купил корчагу у грека в Киеве, – сказать трудно. Но тот, кто это сделал, вряд ли был первым русским грамотеем. Были, наверное, и до него на Руси грамотные люди. Это можно сказать хотя бы по тому, что известен даже писаный договор русских с византийцами 911 года, дошедший до нас, правда, уже много раз переписанным.

А вот «гороухща» – самая древняя известная нам подлинная русская надпись. И поэтому с особым благоговением хранит музей ту старую корчагу, что откопали в кургане археологи.

В кургане, где нашли амфору с надписью, помните, был и меч. Если амфору при погребении разбили, то меч сломали и верхнюю часть клинка с рукоятью воткнули глубоко в землю. Необходимейшая воину вещь была таким образом «убита» (как убивали в этих случаях и животных) и отправлена «на тот свет» вместе с тем, кто, наверное, не расставался с ней при жизни.

Амфора была византийская. Ну, а меч? Кто его сделал? Константинопольский оружейник? Или варяжский? Или французский? А может быть, русский?

Длинный – без малого метр, – с широким, прямым, несколько скругленным на конце клинком и красивой, украшенной обычно бронзой, серебром, а то и золотом рукоятью – таким был меч европейского воина тысячу лет тому назад.

С этим мечом нечего было делать пехотинцу: ему нужен совсем другой меч – короткий, с острым концом, чтобы в тесноте рукопашной схватки можно было колоть противника. Тут не размахнешься, не рубанешь длинным мечом. Им нужно было рубить с коня. И владели такими мечами, конечно, конники; на Руси – княжеские дружинники.

Мы уже говорили, что некоторые из них были норманнами – варягами. Одно время даже думали, что если среди дружины варяги и не составляли большинства, то все же большинство дружинников было вооружено варяжским оружием, мечи считали норманнскими.

Их находили не только в курганах (хотя в погребениях встречено большинство мечей), но изредка и в древних городах, на местах сражений и торговых путях. Редкость таких находок можно понять: ведь в погребении меч остается навеки (особенно если он положен туда уже сломанным), а оставаясь среди живых, этот чрезвычайно ценный предмет переходит из рук в руки; его дарят, получают по наследству, продают, захватывают в качестве военной добычи; его не бросают никогда и очень редко теряют. Даже на месте кровопролитного сражения оружие убитых не оставалось: его старательно собирали. Так что остаться на поверхности земли целый меч мог лишь в каком-нибудь исключительном случае. Не чаще, впрочем, он оставался и под водой. Но и со дна реки археологи извлекают иногда мечи.

Пятьдесят лет тому назад при работах, связанных со строительством Днепрогэса, у левого берега Днепра напротив Кичкаса со дна реки среди других предметов подняли сразу пять мечей. Тут уж как будто все было за то, чтобы считать их норманнскими: ведь находка сделана как раз на знаменитом пути «из варяг в греки».