Вокруг Рустама сразу образовался глубокий вакуум. Хотя никто не мог толком сказать, в чем его вина, все были уверены, что в любом варианте дальнейшего развития событий ему несдобровать. Он конченый человек, и посему контактировать с ним бесполезно, возможно, и опасно. Исчезновение его из института — вопрос времени. Бедный Рустам!
Я ликовал. Вчера, когда шайтан вернулся в рисунок, покинув лабиринт мозговых извилин Расула Сагдуллаевича, я развернул листочек. Чертик расплылся в улыбке.
— Ну как? Тебе понравилось? Давай еще кого-нибудь заставим говорить правду. Например, этого, э… твоего, э… Эшанходжаева, а?
Я погрозил ему пальцем:
— Но-но, не увлекайся. По уговору сценарий буду составлять я.
— Ладно, ладно… Может быть, мне сбегать, узнать, что там происходит сейчас у директора?
— Этот прием мне не подходит. Надо посмотреть, чем кончится эта история.
Шайтан сделал кислую гримасу, обиженно буркнул:
— А жаль, было бы интересно…
Я-то представлял, что происходило там, у директора, между ним и «Правой рукой» — кое-что начал понимать в их повадках за прошедший год.
— Алим Акрамович, не ругайте меня, — поспешно должен был бы сказать Расул Сагдуллаевич, как только мы (и вместе со мной шайтан) покинули кабинет, — я сейчас все постараюсь объяснить.
— Что-о-о…? Ты еще собираешься что-то говорить после всего этого, подлец?! — взревел директор.
— Алим Акрамович, домла, со мной что-то случилось. Когда вы обратились ко мне, я встал уже готовый, чтобы разделаться с этим упрямым ослом. Через несколько минут этот трус сам начал бы просить вас о соавторстве. Но, как только я собрался говорить, вдруг кабинет с людьми словно перевернулся у меня перед глазами, и я перестал управлять собой. Я чувствовал, даже сознавал, что говорю не то, что нужно, но остановиться не мог. Словно шайтан какой-то вселился в меня и управлял моим языком.
— И ты хочешь, чтобы я поверил этой басне? Говори, какую цель преследуешь? — грозно спросил шеф.
— Домла, ради аллаха, поверьте. Я не знаю, что со мной случилось. Я по-прежнему верен вам…
— …даже после того, как пытался бросить тень на мой авторитет? — зло прервал шеф.
На глазах у Расула появились слезы.
— Не губите меня, домла, я не знаю, что со мной случилось. Поручите, я сотру в порошок всех, кто ведет себя вольно. Они будут трепетать перед вами пуще прежнего. Вы же знаете меня.
Директор был сильно озадачен. Да, заместитель действительно был незаменим. Расставаться с ним так, сразу — жалко.
— У тебя раньше бывало такое когда-нибудь? — немного смягчившись, спросил он.
— Нет, домла, это видимо, от переутомления.
— Но зато ты сказал, что у тебя на уме?
— Нет, Алим Акрамович. Меня какой-то шайтан попутал. Надеюсь, больше это не повторится.
— Ну, ладно, допустим, на этот раз я тебя прощу. А что собираешься делать с народом? Люди наверняка уже знают обо всем. Как же мне работать с ними, сознавая это?
— Алим Акрамович, вы же знаете сотрудников. Никто не посмеет даже упомянуть при нас об этом дне. Между собой тоже скоро перестанут говорить, побоятся доноса. Так постепенно и забудут… — и тихо добавил, — если вы не измените своего отношения ко мне.
Директор сделал паузу, сморщив лоб, потом сказал строго:
— Ладно. Впредь стерегись, больше не прощу. Сегодня же сходи к психиатру. Считаю, что всего этого не было. Но если почувствую, что это было задумано тобой, смотри, твоя карьера кончена, и не только как химика. Я тебя везде достану.
* * *
Нет, не сверхъестественная сила, воплощенная в образе шайтана, а несколько простых, правдивых высказываний смогли устроить такой переполох в застоявшемся мраке институтского быта. Только теперь правда перестала быть для меня абстрактным понятием. Подумать только, всего несколько фраз, произнесенных публично, и так, что вещи в них назывались своими именами…
— На одной твоей, так называемой, правде далеко не уедешь, — пренебрежительно бросил шайтан у меня дома, разглядывая картину «Последний день Помпеи», висевшую над моим столом.
— Не тебе говорить об этом! — меня разозлил его тон. Я, можно сказать, наконец увидел силу, разрушавшую зло и несправедливость, а он издевается над моей верой.
