Школьный аттестат позволял мне приступить к экзаменам. Правда, друзья пытались отговорить меня: ты, мол, из провинции, а училище отдает предпочтение москвичам и ленинградцам. Шансы же на поступление у липецкого школьника ничтожны, всегда найдут способ «завалить» тебя.
Мне рекомендовали военные училища, куда легче было поступить, но меня вовсе не радовала перспектива стать капитаном корабля.
Начал сдавать экзамены. И — сдал. Единственной загвоздкой оказалась работа по математике. Я получил за нее всего лишь оценку «удовлетворительно». Среди курсантов оказалось много ребят, гораздо лучше меня подготовленных по точным наукам. Это были главным образом ленинградцы из еврейских семей. Моя оценка оказалась самой низкой. И все же меня приняли в училище! Я был в восторге.
Я никогда не стремился к военной карьере, но вскоре обнаружил, что училище довольно-таки сильно военизировано. Нас сразу же остригли наголо и установили железную дисциплину. Бывший тогда министром обороны маршал Тимошенко вводил такие порядки не только в военных, но и в полувоенных училищах нашего типа.
За мельчайшую провинность нас сажали в карцер. Заключенным в малюсенькую камеру разрешалось прилечь только от 12 ночи до 6 утра. В остальное время койка поднималась к стене и прикреплялась цепью. Духота была неописуемая.
Я побывал в карцере только раз, но и этого было вполне достаточно. Дело в том, что мне поручили следить за порядком на кухне. Кормили нас более чем скромно, и иные курсанты опустошали свою тарелку за одну-две секунды. Ну что такое четыре ложки каши для восемнадцатилетнего молодца? Как-то раз ребята устроили целый бунт, орали, требуя добавки, когда некоторые еще не получили и первой законной порции. Пытаясь успокоить расходившихся курсантов, я совершенно забыл отправить обед начальнику училища. Расправа оказалась быстрой и жестокой: явился дежурный офицер с конвойными и отправил меня под арест.
Закончил я первый курс в июне 1941 года довольно удачно. Но как только окончились экзамены, началась война: нацисты напали на нашу страну.
Многих наших курсантов, будущих инженеров, направили на строительство оборонительных сооружений Ленинграда. Меня не взяли, посчитав, что я еще слишком молод. Но когда немцы окружили Ленинград, отрезав город от Большой земли, нам всем выдали винтовки и послали патрулировать улицы вечером и ночью. В Ленинград проникло много немецких агентов, которые с наступлением темноты запускали ракеты, указывая кружившим над городом бомбардировщикам места, куда сбрасывать бомбы. Главными целями служили здания НКВД и Смольный, где размещался ленинградский обком партии. А наше училище находилось как раз посередине между этими двумя объектами.
В октябре 1941 года мы продолжали выходить в патрули каждую ночь. Мы тогда сохраняли еще неплохую форму, чуть похудели, может быть, но во всяком случае не голодали. Однажды сырой, темной ночью, заканчивая патрулирование и едва держась на ногах от усталости и холода, мы увидели, как над полуразрушенным домом, не более чем в ста метрах от нас, взвилась ракета. Она вспыхнула, осветив небо, и шлейфом рассыпалась над Невой.
На какой-то миг вокруг нас стало светло как днем. Нас было трое во главе с прикомандированным сотрудником НКВД. Мы бросились к дому и, прыгая через четыре ступеньки, добрались до верхнего этажа здания. На лестнице валялись балки, ящики, всякая рухлядь. Сотрудник НКВД, гораздо старше нас по возрасту, сильно отстал. Я слышал, как он, тяжело дыша и отдуваясь, поднимается за нами где-то двумя этажами ниже. На верхней лестничной площадке мы, перекрыв ход на чердак, остановились и стали его ждать. Когда сотрудник оказался среди нас, он, даже не остановившись, чтобы вытереть взмокшее от пота лицо, приказал нам сейчас же вернуться вниз. Мы изумленно посмотрели на него, не понимая, почему в самый решительный момент он решил остаться один.
— Быстро вниз, — закричал наш начальник. — Таким желторотым, как вы, рано еще приканчивать шпионов. Оставьте это мне.
Мы повернулись, предоставив ему возможность выполнять свою миссию. Выйдя на улицу, услышали одиночный ружейный выстрел. Через несколько минут сотрудник показался в дверях. Не произнося ни слова, мы вернулись в бараки. В те месяцы подобные эпизоды повторялись часто.
