Они уже подъезжали к деревянному одноэтажному зданию, на торце которого гордо висела вывеска «ст. Долбино». Дорога, по которой они ехали от переезда параллельно путям, от вокзала под прямым углом поворачивала направо. Перед зданием была небольшая площадь, очерченная с двух сторон избами, а напротив вокзала возвышалось монументальным квадратом двухэтажное кирпичное здание с красной черепичной крышей. Над двойной входной дверью, выходящей на площадь, значилось «Торгсин», что было написано на другом входе, с уходящей вдаль дороги, Олег прочитать не сумел. Распугав несколько куриц, они остановились в углу площади, у вокзала, рядом с огороженным высоким забором небольшого палисадника с торца здания
– Можно куда-нибудь с площади заехать? – спросил Олег, представив, какой нездоровый ажиотаж вызовет его машина. Здесь «эмку», наверное, не каждый месяц видели.
– Только к угольному складу, – Фёдор показал на стоящий дальше вокзала, за избами, лабаз. Олег повернул налево и по довольно широкому проезду между путями и забором крайней избы подъехал к двойным воротам. Над правыми большими металлическими буквами было составлено слово «Склад», над левыми ничего не значилось, сюда от стрелки заходили железнодорожные пути, подходящие к угольному складу и возможно ещё куда-то.
Развернув машину, Олег поставил её в карман, образованный заборами склада и крайней к путям избы. Увидеть её можно было только с путей напротив, вид с вокзала скрывали растущие у забора высокие кусты акации.
Олег показал, как открывается дверь, Фёдор вышел, ей даже не хлопнув. Олег забрал с заднего сиденья свою ветровку – в исподнем, даже верхнем, ходить было как-то неудобно, и вышел из машины. Туман почти рассеялся, за забором лениво брехала псина.
Поставив машину на сигнализацию, Олег пошёл вслед за Фёдором.
– Кем ты работаешь? – спросил Олег, догнав железнодорожника.
– Дежурный по станции, – гордо ответил он.
– Коммунист, наверное?
Фёдор как будто споткнулся, остановился, подозрительно взглянул на Олега
– А тебе это зачем?
– Так, интересно. Ты ведь, считай, ночью за начальника остаешься, ответственность большая, да и вообще… – что он имел в виду под «вообще», Олег не сказал, но железнодорожник его понял.
– Пока кандидат, – со вздохом ответил Фёдор.
– А что так?
– Происхождение подкачало.
– Ты из «бывших», что ль?
Фёдор взвился.
– Отец у меня Советскую власть в волости устанавливал, в губревкоме был, всю гражданскую на бронепоезде «Борец за свободу рабочего класса» прошёл, от ран скончался в тридцатом, а ты…
– Извини, извини, – Олег выставил вперёд ладони, успокаивая разбушевавшегося железнодорожника во втором поколении, – не знал, что ты из семьи героя революции. Так в чём дело?
Фёдор утих, как выключенный чайник. Какое-то время они шли молча. «Какие они все здесь нервные, что он, что жена… а-а-а, жена! Ну-ка, ну-ка, что ты скажешь?» – почти догадался Олег
– У Антонины происхождение… не того, – почти дойдя до вокзала, мрачно сообщил Фёдор. – Вот их бывший дом, – он остановился и ткнул ладонью в сторону двухэтажного кирпичного здания. – Папаша её, Прохор Петрович, купчина был первой гильдии, всю торговлю окрест в кулаке держал. Мироед был страшный. В империалистическую, когда два старших сына погибли, пить начал. Всю родню гонял. Ну и по бабам большой ходок стал. Жена его, Лизавета Павловна, Антонинина мать, терпела-терпела, да и перед революцией развелась, в Белгород уехала. Так он ей ничего не дал при разводе, взяла только то, что на ней и дочери было. Начала она с ним судиться, хотя бы приданое своё забрать, а тут революция грянула. Сначала в феврале, потом в октябре.
Фёдор перевёл дух и продолжил.
– Не до приданого стало, как бы голову сохранить. Вернулась Лизавета зимой семнадцатого с дочкой в Долбино, в отчий дом. Он там, – Фёдор махнул рукой в сторону уходящей дороги, – на берегу Лопани. Сейчас там школа.
– Большой дом, наверное?
– Да, дед Антонины построил. – Фёдор не уточнил социальный статус деда, но ясно, что он был не из сельских пролетариев.
– Вы в чьём доме живёте, – решил уточнить Олег, – твоих родителей?
