И хотя у него, как всегда после вынесения смертного приговора, ныло сердце, он с радостью подумал, что через полчаса окажется дома, где его ожидает обед, и на столе будут уютно теплиться свечи, и можно будет снять мундир, и заменить штиблеты мягкими шлепанцами, и обнять Ванюшку.
Элеонора, невестка, тоже не хотела отдавать старикам внука, но оказалась замешанной во многих неблаговидных делах и вслед за мужем отправилась думать над содеянным в Иркутскую ссылку. И слава богу: напоследок хватило благоразумия раскаяться и оставить мальчонку у деда с бабкой.
Сейчас, заслышав звонок в передней, Ванюшка бросится навстречу деду, сияя ясными глазенками, и остановится на пороге передней, ожидая, пока дед отогреется с мороза.
Потом внук побежит впереди Ивана Илларионовича в столовую, где теплится в переднем углу зала «неугасимая» лампада — всечасная забота Ларисы Родионовны. Она все еще надеется вымолить у бога милость своему несчастному сыну.
Муж не перечит жене: чем бы дитя ни тешилось, как говорят… Он-то знает, что Аркадию сейчас милости ждать не приходится.
Но Ивану Илларионовичу еще не суждено было успокоиться и так легко оторваться от служебных дел. Уже на повороте с Тюремной улицы сидевший рядом капитан неожиданно ухватил Ивана Илларионовича за лежавшую поверх полости дряблую руку.
— Иван Илларионович! — Голос был перепуганный, словно капитан увидел перед собой нечто ужасное.
— Чего-с?
— А палач?! — шепотом выдохнул в самое ухо капитан. — Ведь здесь нету!
Иван Илларионович очнулся от своих убаюкивающих дум о доме, хотя, по справедливости говоря, мысль о палаче, которая только сейчас обожгла капитана, уже несколько дней жила где-то в подсознании у председателя. Палача, который раньше приводил в исполнение смертные приговоры в Уфе, две недели назад вытребовали в Челябинск. Он уехал на перекладных в сопровождении двух дюжин охранников.
Тогда, помнится, Иван Илларионович, в предчувствии неизбежного приговора Якутову, с вспыхнувшей вдруг завистью и ненавистью подумал о Ренненкампфе и Меллер-Закомельском, — каждый из них возил за собой своего палача, отгородив для него специальное купе в собственном поезде. Все удобства, как говорится, потому что служат изо всех сил. Интересно будет, вернувшись в Питер, узнать, сколько за последние два года эти генералы повесили, сколько тысяч лет каторжных сроков дали?..
И вдруг с необычайной отчетливостью встало в памяти… В девятьсот пятом Ивану Илларионовичу пришлось осудить на каторгу, на разные сроки, группу крестьян, разграбивших и сжегших в Тамбовской губернии помещичью усадьбу. Был тогда на суде девяностолетний старик, седой, сивый весь, словно поросший мхом, с умными и хитрыми глазами. Он оделся на суд во все белое, как на смерть…
Иван Илларионович, еще исполненный тогда служебного рвения, спросил старика: «Ну, а ты, дед, чего полез? Тебе же о смерти думать, а не чужое добро грабить». Это происходило еще до осуждения Аркадия, до того, как сын обозвал старого отца мерзавцем. Старик ответил Ивану Илларионовичу: «А мне от миру не отставать, барин! Куда мир!»
И когда старику вынесли пятнадцать лет каторги, он выслушал приговор, недобро усмехнулся в белые усы и спросил Ивана Илларионовича: «А не многонько ли? Дотяну ли? В долгу перед царем-батюшкой не останусь ли, барин? Да и себе-то оставил ли годов, не все ли раздал?..»
Капитан настойчиво теребил Ивана Илларионовича за меховой отворот шинели.
— Как же, Иван Илларионович?
— А это не наше дело! — вскричал вдруг председатель во внезапном приступе ярости. — Не наше дело — палачество! Наше дело судить! Да-с! Да-с! А вешают пусть сами! Сами! Приговор передали?
— Да.
— Если осужденный не захочет просить у царя помилования, приговор приводится в исполнение. Как только Сандецкий его конфирмует. И пусть делают свое дело. Пусть приво…
Иван Илларионович споткнулся о недосказанное слово и замолчал: всплыло перед глазами безумное лицо Якутовой и злые глаза ее сына. С какой ненавистью смотрел этот мальчишка на Ивана Илларионовича, думая, наверно, что это он, Иван Илларионович, во всем виноват! А он — генерал — самая обыкновенная пешка в жестокой игре, которой не видно конца…
