Конечно, вы не можете припомнить все эти мелкие детали. В темноте вы гнались за человеком. И вы его поймали.
Во время перекрестного допроса вам приходится основательно попотеть. Вы понятия не имеете, сколько мятых упаковочных ящиков валяется на этой улице, сколько мешков с мусором, сколько дверей выходит наружу.
Адвокат продолжает свою линию.
— Было ли их двенадцать (дверей, контейнеров)? Четыре дюжины? Сто?
Вы говорите ему, что меньше сотни. Откуда вы знаете? Вы говорите, что у вас есть причины так предполагать. Ваш ответ создает новые возможности для атаки на вас. Вы даете показания о том, что вы знаете относительно того, что вы предполагаете?
Ясно, что настигнув обвиняемого и доставив его к своей машине, после того как, отключив фонарик, вы нашли револьвер и бумажник, вы были не в том положении, чтобы, оставив задержанного, возвращаться и обыскивать каждый ящик, поднимать каждую крышку контейнера, считать все упаковки и мешки с мусором.
У адвоката было два месяца продумать все ловушки для вас, придумать те занятия, которыми вы, якобы, должны были заниматься в ту ночь. У вас же была тогда доля секунды, чтобы принять решение и претворить его в действие.
Наконец адвокат оставляет вас в покое. Ему удалось создать впечатление, что вы тупой исполнительный служака.
Вы совершили смелый поступок, бросившись по темной улице за вооруженным преступником. Но двенадцать членов суда присяжных, ухмыляясь при виде вашего замешательства, так не думают. В их глазах вы совершили целую серию нарушений. Вы никак не можете собраться с мыслями. Вы чувствуете себя совершенно беспомощным. Им никак не может прийти в голову — независимо от того, что вы сделали или не сделали, что опытный юрист, имея в своем распоряжении шестьдесят дней, всегда найдет в ваших действиях какие-то ошибки.
Если бы вы провели целый час, обыскивая свалки мусора, он бы сказал, что настоящий преступник проскользнул у вас меж пальцев, пока вы копошились у задней двери ресторана.
Он бы доказал, что преследуя преступника, вы не увидели лежащих на улице бумажника и револьвера, из чего вытекает, что их там не было (варианты: «Даже самый тупой полицейский должен был споткнуться о них»).
Наконец адвокат насмешливо говорит: «У меня все» — тоном, которым обычно обращаются к шелудивой дворняжке.
Вы бы отдали месячную зарплату, чтобы у вас была возможность подвергнуть адвоката такому же перекрестному допросу, пусть даже у вас и вполовину меньше сарказма, чем у него.
Вместо этого вы покидаете свидетельское место, стараясь лишь высоко держать голову и не сутулиться.
Присутствующие снисходительно улыбаются вам вслед.
Для дачи показаний вызывается обвиняемый. Он честно и откровенно, не кривя душой, рассказывает, что произошло на самом деле. Он ничего не хочет скрывать. Ему это удается без труда. Он репетировал свой рассказ шестьдесят дней. Оказавшись за решеткой, он продумывал каждое слово.
Да, признает он, в прошлом у него были «неприятности» с полицией. По этой причине он боялся иметь с ней дело, потому что полиция постоянно что-то «вешает» на него. Если его задерживают по какому-то нелепому обвинению, они вечно стараются выбить из него признание.
Спокойно, никого не трогая, полный уважения к закону, он прогуливался по улице. Мимо него пронесся какой-то человек. Он услышал завывание полицейской сирены, и человек кинулся в темную улицу. Обвиняемый, не раздумывая особо, тут же решил, что улица станет лучшим укрытием и для него тоже. Он не знал, что нужно полиции. Совесть у него была чиста, но он беспокоился из-за прошлого. Поэтому он скрылся на этой улице, надеясь, что полицейская машина проедет мимо него.
Но она его не миновала. Машина остановилась, завизжав тормозами, и из кабины выскочил высокий полицейский, который сразу же бросился к нему.
Совершенно естественно, что обвиняемый бросился бежать по улице, надеясь скрыться от него. Он видел перед собой другого человека. Тут ему пришло в голову, что, может быть, полицейский на самом деле преследует не его. Поэтому он остановился, повернулся к полицейскому и поднял вверх руки.
