— Как завтра! — опешил Алекс. — Вы считаете, что я за сегодняшний день уложусь со всей этой грудой?
— А что делать, герр лейтенант? Людей катастрофически не хватает.
Шеллен покачал головой и раскрыл первую папку.
«Еще бы, — пробурчал он про себя, — как же их будет хватать, когда они все у вас в этих чертовых папках».
К вечеру у него рябило в глазах так, что в какой-то момент он испортил подряд три бланка с отпечатанными готическим шрифтом траурными стихами и соболезнованием фюрера. Отшвырнув перо, он заявил, что проголодался и хочет спать.
Эта изнурительная писарская деятельность продолжалась ровно две недели. Наградные списки, в которых из-за поправок и вычеркиваний сам черт ногу сломит; постоянно меняющиеся списки личного состава эскадрилий, техслужб, многочисленных служб наземного обеспечения и снова похоронки. Алекс опасался, что в один прекрасный день к нему ввалятся эсэсовцы или полиция и потребуют объяснений, отчего часто допускал ошибки.
Он постоянно успокаивал себя тем, что его Генрих XXVI не столь уж важная персона. Подумаешь, нетитулованный отпрыск угасавших княжеских домов, о которых теперь мало кто и помнит. После покушения на Гитлера графа фон Штауфенберга, у которого даже адъютант был дворянином[2], отношение к германской аристократии в рейхе окончательно сделалось презрительно-подозрительным. И, если родственникам Генриха XXVI попадется газета с его фотографией, они, пускай и заподозрив неладное, но не будучи ни в чем уверенными, не обратятся в гестапо или полицию. Единственное, что смогут они предпринять, это возобновить поиски через немецкий Красный Крест. Но в этом случае на первый контакт с Алексом выйдет не гестапо.
Он уже давно не пользовался костылем, продолжая только накладывать тугую повязку на лодыжку. Кроме Каунитца, он старательно избегал общения с кем-либо еще, а когда однажды в столовой к нему подсел какой-то тип из навигационной службы и предложил вечером попить пивка в «приличном» месте и в обществе приятных дам, сослался на опущение обеих почек, вызванное жесткой посадкой летом прошлого года, от чего вынужден теперь бегать в туалет раз пятнадцать на дню (какое уж тут пиво). Навигатор посочувствовал и отстал.
* * *
Но полковник Нордман не позабыл про хромого лейтенанта, и вот, наконец, ранним ветреным утром 8 апреля Алекс вместе с еще восемью пилотами вылетел из Фленсбурга. Через час с небольшим он аккуратно спустился по трапу «Хейнкеля» на летное поле, где их уже поджидали несколько офицеров. После сверки списка и переклички офицеры коротко посовещались между собой, решая кого куда направить.
Шеллена определили в 4-ю эскадрилью 51-й эскадры, в память своего знаменитого командира носившей название «Мёльдерс». Вернер Мёльдерс первым в люфтваффе одержал сто побед и погиб еще в сорок первом в нелепой авиакатастрофе. Узнав о смерти генерала Эрнеста Удета, он спешно вылетел в Берлин на его похороны на пассажирском «Хейнкеле», который, заходя на посадку в Бреслау, зацепил в тумане крылом за фабричную трубу. Когда-то Алекс слышал о Мёльдерсе, возможно из радиопередач «Вызывает Германия», которые вел перебежчик Джон Амери, но по прошествии лет он все забыл. Привезенную же из Радебойля книжку про немецких асов он так и не прочел. Упомяни кто-нибудь в разговоре с ним имя Мёльдерса, биографию которого три года назад знал в Германии каждый пимпф, и он наверняка ляпнул бы какую-нибудь несуразицу.
С середины марта вторая группа, в состав которой входила 4-я эскадрилья, базировалась на аэродроме Гарц, расположенном в самом центре острова Узедом. Самолеты стояли на значительном удалении от взлетной полосы под маскировочными сетями. За последний месяц аэродром несколько раз подвергался атакам советских «Илов», и все окрестные поляны, словно оспинами, были испещрены небольшими воронками.
Бегло полистав солдатскую книжку Алекса, командир эскадрильи лейтенант Хальц снисходительно посмотрел на новичка:
— Запомни, фон Плауен, ты здесь только потому, что у нас большие потери — хоть механиков сажай за штурвал. Поэтому не смотри, что мы с тобой в равных званиях, забудь вообще, что ты лейтенант. У нас все остальные — унтер-офицеры, и у каждого от двадцати до восьмидесяти пунктов. Было бы больше, да только жизнь становится всё короче.
