Мне было восемь, когда однажды, вернувшись из школы, я поведал бабушке, что Христос был евреем. Я ожидал немедленного опровержения, но бабушка печально заметила: „Жаль. Тысячелетиями мы, евреи, только и делаем, что платим за те беды, которые сами на себя накликаем“.
Еще в детстве у меня возникли смешанные ощущения по поводу „нас“ и „них“: я был солидарен с преследуемыми евреями, но и с Иисусом и ополчался против их преследователей — церкви и своих теток. Спустя много лет, в поездке во Францию, я случайно оказался ночью в одном купе второго класса рядом с двумя католическими монашками. Когда я сказал им, что родился и вырос в Иерусалиме, они обеспокоенно переглянулись, и одна застенчиво спросила, не нахожу ли я, что в современном Иерусалиме — как бы это сказать? — многовато евреев. Я сказал, что и я — еврей. Последовало молчание.
Преодолев неловкость, та, что помоложе, сказала: „Он был такой милый… Как евреи могли так с ним обойтись?“ Боль и горе в ее голосе были неподдельными. Я пробормотал, что мне лично не пришлось участвовать в процедуре распятия: как раз в ту самую пятницу у меня был талон к зубному врачу. В эту самую минуту я понял, почему мои тетки не желали вступать в разговоры такого рода.
Чем больше я читаю об Иисусе Христе, тем более склоняюсь к согласию с теми двумя монашками — но только в одном вопросе: он действительно был очень милым. Горькие мысли, которые вызывает его имя у моих пожилых родственников, относятся не к нему, а к его ученикам и последователям. Горечь прежде всего связана с католической церковью, которая тысячелетиями представляла евреев богоубийцами. Какими страшными, отвратительными воображали евреев поколения простых христиан! Люди, способные убить сына Божия, конечно, должны были сами являться богами и демонами одновременно» (4).
Я умышленно привел длинную цитату, потому что трудно рельефней выразить непреодолимость пропасти, что к XX веку разделяла христианский и еврейский мир. С одной стороны, бабушка Амоса Оза — по происхождению еврейка из Российской империи. Обратите внимание, российская по происхождению старушка от малолетнего внука, случайно, под конец жизни, узнала, что Иисус Христос в земной жизни был евреем Йешуа из Нацерета… В их среде никогда о нем не говорили (и о христианстве вообще). Старались даже не смотреть в сторону церкви.
А рядом — монахини, которым в голову не приходит, что симпатичный и вполне интеллигентный господин из Иерусалима может принадлежать к жуткому племени демонов и богоубийц.
Два непересекавшихся мира… И свыше полутора тысяч лет каждый жил абсолютно самодостаточно. Евреи уже к 6 веку создали Талмуд, насчитывавший больший объем текстов, чем тома энциклопедии «Британика» вместе взятые. Потом — едва не каждый год — тысячи лет сочинялись новые книги, комментирующие любой аспект и любой ракурс замкнутого на самом себе талмудического цикла. Знатоки подобной бездны знаний физически не могли бы знать, уж тем более осмыслить гигантскую христианскую цивилизацию, что лежала с ними по соседству, в ближайших городских кварталах, но незнакомую, да по совести — вовсе неинтересную… Они считали христиан, прошу прощения у нееврейских читателей за правду, варварами — с их культом воинской доблести, т. е. узаконенных убийств, с государственной мощью, т. е. прославляемым насилием, с практикой навязываемой чужакам веры… Христиане, в свою очередь, настолько были заняты конфликтами во внутриконфессиональных стычках (между дохалкидонцами и халкидонцами, между католиками и православными, между пртестантами и католиками, между старообрядцами и православными и пр., и пр), что у них не находилось грана внимания к размышлениям и аргументам жалких, пейсатых или часто небритых «осколков навсегда погибшего мира» (А. Тойнби). Кажется, единственным исключением в той и другой общине, единственной группой, где — как правило скрытно, но все же интересовались происходящим на «соседней улице» — оказались мистики. В христианской среде — масоны с их острым интересом к иудейским загадкам, в еврейской — каббалисты с их нетрадиционными методами Богопознания.
