— Бедняга— евнух, — сказал доктор Флетчер.
— Я бы предложил это вычеркнуть, — встрепенулся Роберт Хайсмит.— Не считаю возможным употребление такой эмоциональной оценки, как «бедняга».
— Но ведь никак иначе его нельзя назвать, не так ли, Хайсмит? — сказал Баннистер.
— Я предложил бы досточтимому суду сообщить моему досточтимому коллеге, что...
— В этом нет необходимости, джентльмены, — сказал судья, продемонстрировав властность, присущую британской юстиции.— Мистер Баннистер, мистер Хайсмит, собираетесь ли вы прекратить спор?
— Да, сэр.
— Прошу прощения, сэр.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Флетчер.
— Ни в мошонке, ни в паховом канале не было и следа яичек.
— Наблюдались ли шрамы после операции?
— Да. С обеих сторон несколько выше пахового канала. Я безошибочно определил их как шрамы, оставшиеся после ампутации яичек.
— Можете ли вы сообщить досточтимому суду, — сказал Баннистер, — сложилось ли у вас мнение относительно характера операции, проведенной на яичках Яноса, — была ли она проведена опытной рукой и нормальным образом?
— Да, чувствовалось, что тут работал опытный хирург.
— Значит, — фыркнул Хайсмит, — нет оснований говорить о злоупотреблении, низком уровне хирургического вмешательства, осложнениях и тому подобных вещах?
— Нет... я бы сказал, что не обнаружил никаких следов, указывающих на это.
Хайсмит, Баннистер и судья задали еще ряд вопросов, касавшихся деталей операции, после чего оставалось только поблагодарить доктора Флетчера и распрощаться с ним.
— Введите Эли Яноса, — приказал судья. Внешний вид Эли Яноса не оставлял никаких сомнений относительно характера давней операции. Он был толст. Когда он говорил, его высокий голос то и дело ломался. Судья Гриффин лично проводил Яноса до его места. Наступило смущенное молчание.
— Если хотите, можете курить, джентльмены. Раздался вздох облегчения, зачиркали спички. К высоким сводам потолка поплыл дымок от сигар, сигарет и трубочного табака.
Судья Гриффин просмотрел заявление Яноса.
— Мистер Янос, я вижу, вы достаточно свободно владеете английским, чтобы не нуждаться в переводчике.
— Достаточно хорошо.
— Если вы чего-либо не поймете, скажите нам, и вопрос будет повторен. Тем не менее я понимаю, что воспоминания явятся для вас тяжелым испытанием. Если напряжение станет для вас слишком велико, пожалуйста, дайте мне знать.
— У меня уже больше не осталось слез, — ответил он.
— Понимаю. Благодарю вас. Первым делом я хотел бы напомнить несколько фактов из вашего заявления. Вы родились в Венгрии в 1920 году. Гестапо нашло вас, когда вы скрывались в Будапеште, и отправило в Ядвигский концентрационный лагерь. До войны вы были скорнякам и в концлагере работали на предприятии, где делали форму для немецкой армии.
— Да, совершенно верно.
— Весной 1943 года вы были пойманы на краже и предстали перед трибуналом СС. Он счел вас виновным и приговорил к стерилизации. Вас перевели в медицинский комплекс лагеря и разместили в помещении, именовавшемся барак-III. Через четыре дня в бараке-V состоялась операция. Под дулом оружия вас раздели, и затем заключенный-санитар подготовил вас к операции, в ходе которой вас кастрировал польский заключенный-врач, которым, в соответствии в вашим обвинением, был доктор Адам Кельно.
— Да.
— Джентльмены, вы можете задавать вопросы мистеру Яносу.
— Мистер Янос, — сказал Томас Баннистер, — я хотел бы уточнить некоторые детали. Обвинение в краже — в чем оно заключалось?
— В Ядвиге нас всегда сопровождали три ангела— смерти, голода и болезней. Вы читали то, что написано о таких местах. Выжить там было очень сложно. Воровство— это был нормальный образ жизни... столь же нормальный, как лондонский туман. Мы воровали, чтобы выжить. Хотя охраняли лагерь эсэсовцы, нас сторожили капо Капо набирались тоже из заключенных, которые пользовались благоволением немцев и сотрудничали с ними. Капо могли быть еще более жестокими, чем эсэсовцы. Все было очень просто. Я не уплатил одному из капо, и поэтому он сдал меня.
— Я хотел бы знать, были ли среди капо евреи? — спросил Баннистер.
