Взмокший и усталый, Стюарт наконец добрался до реки. Он спустил лодку на воду и с огорчением обнаружил, что она течет. Лодка представляла собой сложенную полоску бересты, которая на корме была сшита веревкой, и сквозь шов легко проникала вода. В считанные секунды вода поднялась до середины борта.
— Черт побери! — воскликнул Стюарт. — Меня надули. — Подумать только, он заплатил семьдесят шесть центов за якобы настоящую индейскую лодку, а теперь выясняется, что она течет.
— Черт, черт, черт, — бормотал он.
Стюарт вычерпал воду, вытащил лодку на берег и перевернул ее вверх дном. Лодку необходимо было немедленно отремонтировать — нельзя же катать Хэрриет в такой дырявой посудине, ей это вряд ли понравится. Преодолевая усталость, Стюарт полез на ель за смолой. Он законопатил шов и ликвидировал течь. Впрочем, даже и теперь это было довольно жалкое суденышко. Пускаться на нем в плавание было крайне рискованно, только такой опытный моряк, как Стюарт, мог на это решиться. Лодка была такая хрупкая, что и для сувенира вряд ли годилась. Стюарт набрал на берегу камешков, подтащил их поближе к воде и уложил на дно лодки наподобие балласта, чтобы придать судну устойчивость и выровнять ход. Кроме того, он приделал спинку к сиденью, чтобы Хэрриет, если ей захочется, могла откинуться назад и окунуть руку в воду. Еще он смастерил для нее подушку, обернув кусочек мха чистым носовым платком. Потом Стюарт взял весла и стал отрабатывать движения. Было, конечно, досадно, что вместо весел у него картонные ложечки, но выбирать не приходилось. Он надеялся, что Хэрриет не заметит, что на самом деле он гребет ложечками для мороженого.
Стюарт провозился с лодкой всю вторую половину дня: он и так и сяк перекладывал балласт и конопатил швы, стараясь довести все до полного совершенства. Его мысли были целиком поглощены предстоящей встречей с Хэрриет. Когда наступил вечер, он достал топорик, срубил одуванчик, вскрыл банку ветчины со специями и устроил себе легкий ужин из ветчины с одуванчиковым молоком. После ужина Стюарт прилег на берегу, опершись головой о ствол папоротника, откусил кусочек еловой смолы и предался мечтам, пожевывая смолу, словно жевательную резинку. В его воображении рисовались мельчайшие подробности завтрашней лодочной прогулки. Закрыв глаза, Стюарт явственно представил себе, как Хэрриет спускается по тропинке к реке, как недвижна водная гладь, и как на берегу, в мягком вечернем свете проступают хрупкие очертания лодки. Он мысленно перебирал каждое мгновение завтрашнего вечера. Он сядет на весла и поведет лодку вверх по течению, туда, где плавает лист кувшинки. Там он предложит Хэрриет выйти и немного посидеть. Стюарт решил, что наденет под брюки плавки, чтобы быть готовым в любую минуту нырнуть в холодный поток. Он проплывет кролем вверх и вниз по течению и вокруг кувшинки, а Хэрриет будет смотреть на него и восхищаться тем, как он плавает. (Когда Стюарт дошел в воображении до этого места, его челюсти заработали с удвоенной скоростью.)
Внезапно Стюарт открыл глаза и выпрямился. Он вспомнил о своем письме и подумал: а вдруг оно не дойдет? Письмо такое маленькое, его могут просто не заметить в почтовом ящике. Стюарт не на шутку встревожился. Вскоре, однако, его мысли вернулись в прежнее русло. Где-то на противоположном берегу запел козодой, на землю спустились сумерки, и Стюарт погрузился в сон.
На следующее утро небо затянули облака. Стюарту надо было съездить в город сменить масло в автомобиле, так что он покрепче привязал лодку к камню, а сверху забросал ее листьями. Затем он отправился по своим делам, не переставая думать о Хэрриет и мечтая о том, чтобы наладилась погода. Но небо было пасмурно, и все предвещало дождь.
Стюарт вернулся из города с головной болью, но понадеялся, что к пяти часам ему полегчает. Он нервничал, ему ведь никогда не приходилось катать девушку на лодке. Он то ложился отдохнуть, то примерял одну за другой рубашки, стараясь понять, которая ему больше к лицу, и непрестанно расчесывал усы. Стюарт так волновался, что не успевал надеть свежую рубашку, как под мышками тотчас появлялись мокрые пятна и нужно было снова переодеваться. Он сменил рубашку в два часа, затем в три, затем еще раз в четверть пятого. На это ушло почти все время. Чем ближе к пяти, тем больше Стюарт нервничал. Он суетился, то и дело поглядывал на часы, расхаживал взад и вперед по тропинке, причесывался, разговаривал сам с собой.
