Но чувствовал себя он скверно. Вечером он не мог есть ужин. Родители обратили внимание. Они подумали, что он заболел ему померили температуру. Он ничего не стал говорить о том, что сделал. Мама рассказала папе про Дорки, и они решили, что пора с Дорки кончать. Сидя за столом и слушая, Виктор ударился в слезы.
— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал папа. — Не будем мы с ней кончать. Для кошки это вполне естественно ловить птичек.
На следующий день он сидел и играл в песочнице. Сквозь песок пробивались какие-то растения. Он выдрал их с корнем. Потом мама сказала, что это было неправильно.
Один на заднем дворе, он сидел в песочнице с ведерком воды и лепил из мокрого песка небольшую горку. Небо, с утра голубое и ясное, постепенно стало заволакивать. Над головой пронеслась тень, и он поднял глаза. Он ощутил вокруг наличие некоего духа — нечто большое-большое и способное размышлять.
— Ты в ответе за смерть птички, — подумал дух мысли его были понятны Виктору.
— Я знаю, — сказал он. Ему захотелось умереть. Поменяться местами с птичкой и умереть за нее, а птичку оставить биться о затянутое паутиной окно гаража.
— Птичке хотелось летать, есть и жить, — подумал дух.
— Да, — несчастным голосом отозвался он.
— Никогда больше так не делай, — сказал ему дух.
— Простите, — сказал он и ударился в слезы.
— В высшей степени нервотичная личность, — осознал корабль. — Кто бы мог подумать, что так тяжело будет отыскать хорошие воспоминания. Слишком много в нем страха, и слишком много вины. Он закопал все поглубже, но никуда оно не делось и теребит его — как собака тряпку. Где бы в его воспоминаниях найти что-нибудь утешительное? Я обязательно должен откопать воспоминаний на десять лет, иначе пиши пропало.
— Может, — подумал корабль, — все-таки моя ошибка в неправильном выборе надо, чтоб он сам выбирал из своей памяти. Правда, — осознал корабль, — это привнесет элемент вымысла. Что обычно нехорошо. Все же…
— Попробую-ка еще раз сегмент насчет его первого брака, — решил корабль. — Мартину он по-настоящему любил. Может, на этот раз, если интенсивность воспоминаний повысить, удастся побороть энтропический фактор. Мир его воспоминаний тонко искажался распадалась структура. Попробую ввести на это компенсацию. Решено.
— Как по-твоему, это действительно автограф самого Гилберта Шелтона? — задумчиво проговорила Мартина, стоя перед постером сложив на груди руки, она слегка покачивалась взад-вперед, словно пытаясь отыскать ракурс получше. — В смысле, что подпись могли и подделать. Цепочка-то была длинная перекупщик там какой-нибудь… Еще при жизни Шелтона или позже.
— Сертификат, — напомнил ей Виктор Кеммингс.
— Конечно же! — улыбнулась она своей очаровательной улыбкой. — К постеру Рей приложил и сертификат. Но что если сертификат — подделка? Тогда нужен второй сертификат, удостоверять, что первый — настоящий. — Рассмеявшись, она отошла от постера.
— В конце концов, — сказал Кеммингс, — нам потребуется сам Гилберт Шелтон, пусть лично удостоверит, что подпись — его.
— А вдруг он и сам не знал бы? Помнишь анекдот, как приносит кто-то к Пикассо картину Пикассо и спрашивает, подлинная она или нет? А Пикассо тут же ее подписывает и говорит: теперь подлинная. — Она обвила Кеммингса рукой за талию и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула в щеку. — Настоящий постер, настоящий. Не станет ведь Рей дарить нам подделку. Он же ведущий эксперт по контркультуре двадцатого века. Слышал, кстати, что у него есть контейнер самого настоящего ширева? Оно хранится при…
— Рей умер, — сказал Виктор.
— Что? — в изумлении воззрилась на него Мартина. — Ты хочешь сказать, что-то случилось с ним уже после того, как мы последний раз…
— Он погиб два года назад, — сказал Кеммингс. — Из-за меня. За рулем был я. В полиции не стали составлять на меня протокол, но вина моя.
— Рей живет на Марсе!
— Я-то знаю, что это все из-за меня. Я никогда тебе не рассказывал. Вообще никому не рассказывал. Мне жаль. Я не хотел. Я увидел, как она бьется о стекло, а Дорки пытается ее достать, и я взял Дорки на руки, и, не знаю как, но Дорки ее схватила…
