Этим заявлением Христа снимается по существу предыдущая антиномия между мирянами и монашествующими и открывается смысл Идеи апофатического богословия и интуиции менталитета ("Духоносности от Отца Моего").
Тем самым познание верующего вообще переносится в область антиномии апофатического богословия и интуиции менталитета, стяжаемого от Святого Духа и Отцов Церкви ѕ "изволися Духу Святому и нам". Преодоление такой формы антиномии, доступное Аврааму, апостолу Павлу и самому Христу, Который был "послушен Отцу даже до смерти" (Фил.2,8) под силу далеко не каждому мирянину или монашествующему!
Нельзя отрицать великого значения христианского монашества, но глубоко ошибаются те из "наставников христианских", кто требует выполнения "всех заповедей", возлагая на себя "вериги пророчества" при общении с мирянами. Так как сказано: "Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут" (Матф.,5,3-12). Духовная жизнь мирянина и монаха есть смысловое единство в апофатическом богословии, а его проявление в мире " от наставников христианства", кто требует выполнения всех заповедей, есть следующая антиномия, поскольку выполнение "всех заповедей" ничто иное, как выражение возвращения Нового Завета к Ветхому! Ибо сказано: "О, если бы вы поняли слова: милости хочу, а не жертвы!" И если милость принята Богом, то он спосылает через Духа Святаго человеку и помощь к выполнению заповедей. Вот почему: "Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Иоанн, 1,9). Вот почему самое существенное здесь: "…утверждение духа в добрых расположениях; тогда ни возраст, ни бедность, ни богатство, ни множество дел и ничто другое не может быть нам препятствием…. Неужели ты не знаешь, что один только священник имеет право предлагать чашу крови? Но я на это не смотрю строго, – говорит Иисус Христос, а принимаю тебя. Хотя бы ты был мирянин, я не отвергну тебя и не требую того, что Я, Сам тебе дал. Ибо я требую не крови, но студеной воды. Представь, кому ты предлагаешь питие; представь и трепещи. Помысли, что сам делаешься священником Христа, когда руками своими подаешь не тело, но хлеб, не кровь, а чашу холодной воды" (Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея.– М.: Синод.тип.,1899г.-т.2.-стр.239-240). А в чем же пример строгой монашеской жизни для мирянина? В "Лествице" Иоанна Лествичника, игумена Синайской Горы, М.:1851г., стр.59 читаем: "Прекрасно удивляться трудам святых; спасительно соревновать им; но захотеть вдруг сделаться подражателями жития их ѕ и неразумно, и невозможно". Следовательно, антиномия между "наставниками христианства" и духовной жизнью мирянина, если и снимается, то самим апофатическим богословием и интуицией менталитета (духоносностью) Отцов Церкви и Духа Святого.
Вот почему, руководствуясь, например, христианским мнением епископа Игнатия (Брянчанинова) по поводу произведений Пушкина и Лермонтова можно впасть в мирской соблазн отвержения художественной литературы гениев, чья мирская жизнь как раз и была примером "стяжания Духа Святого по заповеди милости Божией":
"В Онегине Пушкина и Печорине Лермонтова изображен эгоист, современный каждому из двух поэтов. Взглянувшие в это зеркало, узнавшие в нем себя ощутили ли угрызение совести? Заронилась ли в их душу, как благословенное семя, мысль исправиться? Сомнительно. Весело было автору Печорина, как он сам говорит, рисовать современного человека: почему же и современному человеку не весело увидеть себя нарисованным! почему современному человеку не дополнить в себе, по рисунку художника, того, чего, не доставало.
Самолюбие любуется собой, радуется своим успехам. Когда оно овладеет человеком, начинает быстро стремиться к совершенству и стремится к нему, доколе из человека не выработает демона. Разумеется, прочитали Онегина, особенно Печорина, многие молодые люди пред вступлением в свет, или только что, вступив в него, прочитали со всем жаром, со всею восприимчивостью юности: этим чтением произведено ли в них отвращение от эгоизма? сомнительно, сомнительно! не такова судьба природы человеческой, и неиспорченной еще опытами жизни. Должно быть, большая часть юных читателей заразилась ядом эгоизма! во многих непременно блеснула мысль: “вот верный способ успевать в свете!” и—вперед! по следам Григория Александровича. Мы не долго задумываемся, особенно в лета молодости, при решении судьбы своей: лукавое обещание обольстителя “будете яко бози” сохраняет поныне всю власть свою над человеками. Выше сказанная мысль юношей далеко не основательна; но она непременно должна родиться в душе неопытной при чтении “Героя нашего времени”; ведь ему все сходит с рук, всякое предприятие удается! чего больше надо? А мастерская рука писателя оставила на изображенном ею образе безнравственного, чуждого религии и правды человека, какую-то мрачную красоту, приманчивую красоту ангела отверженного. Григорий Александрович соблазняет, не только при чтении его подвигов, соблазняет сильным впечатлением, которое остается и долго живет по прочтении романа. Автор Печорина не решил и для самого себя: полезна ли, вредна ли его книга. Печорин умирает во время бестолкового путешествия в Персию. При жизни он был мертв для общества, а в частности для ближних — мало того! заражал смертным недугом всякого, кому бы ни пришлось быть в соприкосновении с ним. И этого мало! несмотря на свое нравственное одиночество, на свое отчуждение от людей, Печорин оставил по себе многочисленное потомство последователей, которых он ведет туда же, куда достиг сам".
