И одновременно наступает мне на ногу. Крепко так, неторопливо. Я от неожиданности офигел, рот раскрыл, а он мне так ласково в глаза заглядывает и говорит:
- Что, Леш, больно наступил, да? Да ты извини, не хотел я...
И дальше пошел, прежде чем я че то сказать успел. Потом он к себе в кабинет ушел, а я работать остался. Гоняю я свой станок, значит, и чувствую тут, какая то злоба во мне поднимается. Ну, прям как восход какой то! Как заря, только и огня вся, злоба такая неистовая. Ну, я ей не поддался - я вообще спокойный, меня раскачать трудно, не бешеный какой. Но тут случай странный - руки аж стали дрожать и запорол я, в общем, болванку. За другую взялся и снова запорол. Так еще одну пока успокоился.
Нет, я не бешенный, нет! Слышите!
И что же? В следующую же пятницу слышу в речи свою фамилию. Что так? Ах, оказывается о браке! Де, мол, завелись у нас тут бракоделы с низким классом работы. Это он обо мне, Сизый! Да из-за него же это и произошло, из-за него. А народишко в цеху на меня поглядывает и ухмыляется - как же, обгадил Сизый Леху нашего, как есть обгадил!
Я лишь зубами мог скрипеть. Ну где, спрашивается, справедливость то, а? Нету? Я Сизому больше руки не подавал. На следующий же день отвернулся и к работе приступил. Он, кажись, обиделся, начальничек наш, губы совсем в струну вытянул, как будто не стало их. Так и ходил три дня - пройдет мимо, сморщится, будто выгребную яму миновал.
Но тогда было еще у меня терпение. Прощал я, сколько мог. А на четвертый день Сизый ко мне подошел без своей обычной гримасы и спросил:
- Ты чего Леш, такой хмурый стал?
- Ничего, - грю, - так просто...
- Не хандри, - сказал мне Сизый, - В жизни главное оно - не тушеваться, - и пошел себе дальше обходить.
Наступив мне на обе ноги. Я его чуть не убил в тот день. Ну, ей богу мог бы.
Теперь вот понимаю, что это я правильно поступил, жизнь Сизому сохранив - ведь оставив жить это уродище я сам вкус к жизни обрел. Понимаю, трудно объяснить, но с того дня заработала моя мысль, голова включилась. И весь остаток смены я думал, напряженно думал, как Сизому отомстить. И так придумаю, и эдак. Нет, правда, да никогда я столько не думал в жизни, а теперь прям как философмыслитель! Нет, думаю, ты Сизый меня за дерьмо считаешь, свысока смотришь, думаешь, забыкую я и драться полезу, а ты меня с завода вышибешь.
Так нет вот! Докажу я тебе, Сизый, что я не хуже тебя. Ничуть не хуже. И так мне хорошо стало, когда я обдумывал свои планы... Вот так то Сизый, так то!
Два дня спустя я встретил своего недруга широкой такой лыбой-улыбой. Ласковой, товарищеской. Он, значит, обход свой делает утренний, а я ему руку тяну - мол, поздороваться хочу, выразить нахлынувшие чувства. Ну, Сизый возле меня встал - на роже удивление - че это, мол, я дружескими чувствами воспылал? Ну, помялся он, и руку мне пожал - с отвращением, как всегда. И смотрю я на него - Сизый улыбается, потом улыбка у него вянет так, глаза выпучиваются до смешного.
А все потому, что ладонь у меня в солидоле - густой такой черной отработке из станка. Сам намазал специально. Мне то что, у меня по жизни руки в смазке, а вол Сизый всегда был чистоплюем и брюзгой - интель и есть интель.
Скажите спасибо, что не дерьмом руки мазал. Но Сизый удар держать умел. Он не заорал, как я надеялся, не взбесился. Руку высвободил - с ясно слышным чмоканьем (что согрело мне душу) и пошел себе далее, но тут вспомнил, что рука у него в отработке, а стало быть, пожимать больше не сможет. Вовремя вспомнил, а то к нему же тянулись. Так и пошел в свою бытовку, и наши провожали его недоуменными взглядами - че это вдруг? Не зазнался ли наш Сизый?
Нет, Сизый не зазнался, а вот у меня было хорошее настроение всю смену. Ночью я валялся в своей комнатенке и все вспоминал глаза Сизого в тот момент, когда он пожимает мне руку. И чувствовал я, как мне на лицо наползает тупая кривая улыбка. Как у кретина, но зато счастливая. Так, улыбаясь и уснул.
Нет, тогда я еще не мечтал о мести. Мне хватило одного раза, чтобы вернуть утраченную радость жизни. Мне тогда казалось, что я поступил правильно.
