Иногда Мириам пыталась разгадать загадку брака ее родителей. Странно, что два человека так долго живут вместе… Что было молитвой Леонса? «Жениться! Это то же, что выпить всю воду из колодца». Тем не менее у девушки сложилось впечатление, что родители любят друг друга, пусть не страстно, однако нежности они не утратили. Есть ли у отца подруга? Или тайный любовник у ее матери? Мириам не могла себе этого представить, и даже сама мысль об этом казалась ей невозможной.
«Принц склоняется над зацелованной до смерти лягушкой».
Это был Томас, над интересами которого к естественным наукам сестра частенько посмеивалась. Как хорошо, что у него опять появилась подруга, и как хорошо, что это была Анна. Анна училась на втором курсе актерского класса, и Томас с ней познакомился благодаря ей на одном из праздничных вечеров в театральном училище. Анна очень нравилась Мириам. В ее экзаменационной работе она должна будет играть Лену.
И наконец, предложение почти в самом конце тетради, на котором Мириам запнулась, всего три слова: «Я – это я».
Но это же сказал король в пьесе Бюхнера, именно так. Мириам взяла сценарий и нашла это место. «„Когда я говорю так громко, я не могу понять, кто говорит – я или кто-то другой“, – сказал он перед этим». И затем в скобках «после долгого раздумья», и затем «Я – это я».
Мириам была ошеломлена. Ее старая синяя тетрадь как раз годилась для бюхнеровского королевства. Почему бы ей даже не взять оттуда цитаты для своей инсценировки – скажем, что говорит принцесса с нежными пальчиками или принц с зацелованной до смерти лягушкой?
И то, что в скобках, можно будет прочитать вслух, даже задействовав для этого хор придворных, и король может быть представлен гротескной пантомимой, изображающей задумчивость. А идею с медлительностью в любом случае не стоит оставлять без внимания, это будет медлительность власти, которая не спеша минует столетия и всегда утверждает свою волю. Даже над двумя влюбленными, которые хотят жить своей жизнью, но не могут избежать предначертанной им судьбы.
Анна вышла из душа, сбросила на растянутую на полу овечью шкуру купальное полотенце, которым была обернута, положила сухое махровое полотенце на влажное пятно на простыне и снова заползла к Томасу в постель.
– Вот, – сказала девушка и поцеловала Томаса в мочку уха, – определенно ничего не случилось. Это же как раз последний день моего периода.
В тот день они приехали из Эрленбаха в Цюрих в однокомнатную квартиру Томаса, и, когда им захотелось вместе лечь в постель, он потянулся к ящику ночного столика и обнаружил, что там больше не осталось презервативов.
Теперь они лежали рядом под одеялом. Анна положила голову Томасу на плечо и рассматривала на стене напротив плакат с планетой Земля, который при свете свечи казался еще больше, чем при дневном свете.
– Достойный конец прекрасного воскресенья, – сказала она и засмеялась.
Томас заурчал, как кот:
– Ты была великолепной воскресной дамой.
– Смотри, – засмеялась Анна, – скоро будет понедельник.
– Не важно, – усмехнулся Томас, – я счастливчик – воскресный ребенок.
– Правда?
– Да. А ты?
– А я вообще не знаю. Никогда не спрашивала у матери.
– Ты можешь быть только воскресным ребенком.
– Да что ты, я скорее дитя понедельника.
– Дитя воскресенья. Твоя мать, несомненно, об этом позаботилась.
– Если бы это можно было планировать.
– Почему нет? Моя мать утверждает, что она меня выдерживала до полуночи.
– И когда же ты появился на свет?
– В десять минут первого, уже в воскресенье.
Анна засмеялась:
– Теперь все ясно. Ты дитя ночи. Твоя мать хорошо постаралась. И вообще, – продолжила она, – милые у тебя родители, весьма себе на уме, оба.
– Что ты, – возразил Томас, – мы вообще-то всегда жили дружно.
– Никогда никаких скандалов? Из-за тряпок, гулянок, девочек, школы, денег?
– Все путем, – сказал Томас и заметил, что этот допрос ему несколько неприятен; уж лучше бы он сейчас признался в глубоком разладе с родным домом, что уже давно заставило его почувствовать себя одиноким.
Но его детство было легким и безоблачным. Бесконечные радостные дни всплыли в его памяти. Вот он безмятежно играет в саду с Мириам, теперь он будет отцом, а она – матерью, и медведь-панда – это мальчик, и кукла – это девочка, панда – ленивая обжора, кукла прилежна и заносчива, и потом они играли в софтбол на площадке гаражной крыши, не друг против друга, а друг с другом, как долго они могли перебрасывать мяч туда и сюда, чтобы он не падал, он завел дневник, куда заносил результаты, рекорд был где-то под восемьсот, и потом он стал бойскаутом, и они шли по следу и запутывали следы, сменяли посты и жгли костры в Эрленбахском ущелье, школа не стоила ему никаких усилий, он легко поступил в гимназию в Цюрихе, в Ремибюле, на литературно-языковое направление, с латынью, и каждую зиму он ездил кататься на лыжах и заниматься сноубордингом в Понтрезину, где его родители купили квартиру, и дом в Эрленбахе тоже принадлежал им, и, когда однажды речь зашла о том, чтобы приобрести земельный участок в Фельдмайлене, чтобы там построиться, он и Мириам защищали их дом с башенкой, который так нравился им обоим. Над верхней комнатой в эркере, где располагался кабинет отца, было еще небольшое чердачное помещение под скатом башенной крыши с круглыми окошками на Цюрихское озеро, и это было излюбленным местом Томаса, особенно при надвигающейся грозе, когда черные плотные тучи раздувались над другим берегом, как духи в бутылках, и на берегу озера зажигались оранжевые огни, предупреждающие о буре, и потом сверкали первые молнии и прокатывался гром над озером, и тогда Томас любил сидеть там, на старом заморском чемодане, и смотреть в окно.
