Питая надежду, что капитализм приведет к уничтожению самодержавия, Струве вовсе не думал, что это произойдет благодаря буржуазии. Он был хорошо осведомлен о той пассивности, которую продемонстрировал средний класс Германии перед лицом авторитаризма Бисмарка, и не сомневался, что то же произойдет и в России, где промышленные и деловые круги еще в большей степени были зависимы от правительства, поскольку нуждались в его защите. «Я лично всегда думал, — писал он в 1901 году, — что у нас прогрессивны не столько нарождающаяся и быстро растущая буржуазия, сколько те общие условия хозяйственной и культурной жизни, на почве которых она вырастает. И теперь я продолжаю твердо держаться того убеждения, что нашу страну во всех отношениях поведет вперед капиталистический строй, но вовсе не — командующие в нем классы»[104].
Находясь под впечатлением опыта Германии, с которым он познакомился во время заграничных поездок, а также работ Плеханова и Аксельрода, Струве пришел к выводу, что в России дело политической свободы тоже будет продвигаться вперед силами другого детища капитализма — пролетариата. Из этого следует, что в предстоящей борьбе в России, как и в Германии, миссию авангарда должна принять на себя социал-демократия: «Похоже, что впредь революционно-политическую роль [в России] возьмет на себя крепнущая социал-демократия… Именно по причине экономической отсталости страны и политической отсталости буржуазии эти усилия, будучи по сути своей политическими, могут выступить [здесь] в социал-демократическом обличье»[105].
Убеждение в том, что пролетариат является движителем в процессе достижения политической свободы, возникло, вероятно, и благодаря сильному воздействию, которое оказала на мировоззрение Струве книга Рудольфа Мейера «Борьба четвертого сословия за освобождение». Позднее, пытаясь доказать, что влияние Маркса на него было минимальным, Струве назвал эту книгу в числе тех изданий, под воздействием которых он пришел к социалистическим убеждениям[106]. Тот, кто даст себе труд снять с библиотечной полки два тома Мейера и, сдунув с них пыль, перелистнуть их, испытает сильное недоумение по поводу того, что это сухое перечисление данных по международному рабочему движению оказалось способным подвинуть кого-либо к чему-либо. Тем не менее содержащаяся в них масса плохо воспринимаемой информации достаточно убедительно свидетельствует о том, что во второй половине XIX века «четвертое сословие» стало восходящим классом, готовым сменить третье сословие. Струве увидел в этом подтверждение того, что опыт Германии представляет из себя не изолированный случай, а иллюстрацию всемирной тенденции. Те же самые экономические процессы, которые уже начинали подтачивать основания российского самодержавия, со всей очевидностью должны были выдвинуть на первое место класс, относительно которого, в отличие от российской буржуазии, можно было не сомневаться в его верности либеральным и демократическим идеалам.
Однако те преимущества, которые капитализм должен был принести России, вовсе не исчерпывались политической свободой. Он должен был излечить ее еще от одного недуга — отсталости в культурном отношении. Как и все российские западники, Струве преклонялся перед Западом. («Европейскую культуру я люблю, как солнце, тепло, чистый воздух; гниющих трупов и серых людей не выношу. Und daniit basta! О западничестве своем я не рассуждаю так же, как никакой порядочный человек не рассуждает о своей нравственной опрятности»[107].) В отличие от Михайловского и других радикалов старшего поколения, Струве приходил в восторг от материального богатства Запада, от того бесконечного разнообразия возможностей, которые предоставляет для самоосуществления личности его более сложно устроенный организм, от существующей там социальной дисциплины и от поощряемых им гражданских добродетелей. Все это и многое другое, что нравилось ему на Западе, Струве приписывал создаваемым капитализмом «основным условиям экономической и культурной жизни». Прежде всего, организовав производство по наиболее эффективной из всех известных человеку схем, капитализм создал беспрецедентно богатое общество и свободного от нищеты человека, без чего окультуренная жизнь была бы невозможна. Далее, капитализм способствовал развитию культуры — например, путем повсеместного распространения всеобщего образования, гражданских прав и законности, — поскольку нуждался во всем этом для обеспечения своего нормального функционирования. И как только капитализм окончательно утвердится в России, он искоренит в ней, наконец, наследие «азиатчины», которую, как и все западники, Струве считал проклятием страны.
