Земля содрогнулась, послышался грохот недалёких разрывов. Короткая передышка закончилась, обстрел возобновился. С каждым днём, гул сражения, различался всё сильнее и сильнее. Первые дни, они вздрагивали в испуге, потом привыкли. Человек вообще быстро ко всему привыкает. Герда, отвернулась от стены и, спустив ноги с кровати, оглядела комнату. Четырёхлетний Франц, её младший братишка, сидя на толстом ковре, сосредоточенно возил взад-вперёд большой автомобиль — точную копию гоночного болида "Приват-Альфа", изготовленную лучшим мастером-игрушечником Ларсом Геншалем. При этом, Франц громко рычал, имитируя рёв мотора, иногда заглушая грохот близких разрывов.
Шестилетняя Берта, средняя сестра, стоя коленками на жёстком стуле у стола, сосредоточенно сопя, рисовала в альбоме, часто меняя цветные карандаши. Перед малышкой лежал второй том иллюстрированной "Энциклопедии певчих птиц Восточной Силесии", из которого девочка, старательно перерисовывала пухлянку — милую птичку, с приятным голоском и пёстрым оперением. Надо сказать, получалось очень похоже, не зря же её обучал великий мэтр Шарль Бонне, некогда учивший живописи самого Гения.
Герде оставалось только позавидовать малышам. Им было чем заняться, да и выглядели Франц с Бертой гораздо симпатичнее своей рефлексирующей старшей сестры. Плохо, когда ты всё понимаешь, зная наверняка, что выхода из западни нет. И тебе остаётся, лишь бессильно пялится на стену, в ожидании бомбы или снаряда, которые, проломив наспех возведённые перекрытия, принесут гибель всем живым, забившемся в бункер, словно крысы в нору.
Убежище строилось в большой спешке. Гений не отдавал приказ о начале его возведения, даже тогда, когда вражеские танки, прорвав Румсский Вал, вырвались на равнины Восточной Силесии, и почти не встречая сопротивления, помчались к столице. Их удалось остановить ценой огромных жертв, бросив под гусеницы бригады Народной Гвардии. Четырнадцатилетние мальчишки и старики, смогли то, что не сумели сделать разбегающиеся кадровые части, совершив очередное бесполезное чудо, отсрочив неизбежное поражение почти на три месяца. И только после того, как армада союзных бомберов, пробившись сквозь ранее неприступный заслон ПВО столицы, почти сравняла с землёй весь центр города, Гений, наконец, выйдя из спячки, отдал соответствующее распоряжение. Бункер рыли день и ночь, все двадцать два часа в сутки, не прекращая работу даже во время бомбёжек, и уложились за восемь недель. Ещё не успел до конца просохнуть бетон, как туда начали торопливо переселяться члены правительства Второй Империи вместе с семьями. Места для всех не хватало, доходило до потасовок, почтенные министры и их не менее почтенные супруги скандалили между собой, словно повздорившие торговцы на Центральном рынке. Герде и младшим детям повезло, их отец — министр пропаганды Кристиан Андерс, третий человек в иерархии имперских чиновников, после Гения и министра обороны, сумел выбить две небольшие комнаты, правда, на разных уровнях.
Комнатка доставшаяся детям, была расположена на нижнем ярусе, рядом с госпиталем, и оказалась совсем крошечной, в ней с трудом помещался небольшой круглый стол да две кровати. Вентиляция почти не работала, сквозь щели в бетоне сочилась ржавая вода, сильно воняло тухлятиной. Войти в неё из коридора, можно было через железную дверь, тяжёлую и толстую, с массивными запорами. Вторая, точно такая же дверь, вела в крошечную каморку размером с чулан — жалкий огрызок недоделанной комнаты. По всей вероятности, строители, начав копать очередное помещение, по какой-то причине, бросили это дело и ушли. Дети использовали каморку в качестве туалета, там стояло ведро со стульчаком и таз с водой для умывания.
Два раза в день к ним заходил солдат из обслуги. Он приносил еду, и забирал грязную посуду, а также выносил ведро с отходами. Впрочем, понятие "день-ночь", под землёй оказалось весьма условным. "Днём" они называли время, когда под потолком загоралась яркая электрическая лампочка, "ночью", время когда лампочка гасла. Выключателя в комнате не было. В коридор им выходить строго-настрого запрещалось, дверь запиралась снаружи, что делало жилище очень похожим на тюремную камеру. Родители появлялись крайне редко, и мало обращали внимания на своих отпрысков. Отец вечно нетрезвый, растрёпанный, с трясущимися руками, как правило, усаживал своего любимчика Франца на колени, равнодушно разглядывал новые рисунки Берты, потом вываливал на стол пригоршню — другую сластей и пошатываясь уходил. Мать, внезапно осознавшая, что жизнь это тлен, ударилась в религиозный экстаз, и теперь, дабы искупить свои многочисленные прегрешения, усмиряла плоть, работая в госпитале. Она появлялась в халате, заляпанном кровью, принося вместо сладостей свежие проповеди, к счастью недолгие, так как работа отнимала все силы: раненных было много и с каждым днём становилось ещё больше. Герда в обоих случаях, демонстративно ложилась на кровать и поворачивалась лицом к стене. Ей было тошно.
