Оставишь ее дома, уйдешь один — Стрелка в слезы, тихие молчаливые слезы, о которых догадываешься после, разглядев дорожки на ее щеках. И я без нее чужим прихожу в лес. Ходишь один-одинешенек. Сиротливо.
Стал ее брать. Мне бы пожалеть, поберечь, а я… Эх!
Последний раз мы охотились в августе на болоте, что под самым городом. Сейчас его нет и в помине — осушили и застроили, а тогда славное было это болото, веселое, зеленое, в серебряных мочажинах, словно кто шел и двугривенные рассыпал. И дичью богатое: бекас водился, и дупеля было много.
На краю болота я закурил. По дыму уловил легкий ветерок, направление его.
Курю, осматриваюсь. Стрелку поводком сдерживаю. Она по обыкновению волнуется, лапами перебирает мелко и нетерпеливо. И смотрит на меня. В глазах мольба — пусти!..
Пустил. Стрелка так и кинулась навстречу ветру. Так и стелется по траве, словно белая птица.
Никогда она не искала так страстно и красиво. Иду следом, на душе праздник. Любуюсь и не чую, что в последний раз смотрю.
Нашла Стрелка дупеля, встала, вытянулась. С поджатой лапы капает вода, ухо завернуто, глазами косит на меня, торопит. Ноздри у нее трепещут, улавливая те запахи, каких я никогда и не узнаю.
Убил я дупеля. Сытый он был, красивый, с капелькой крови в клюве, словно брусничку держал.
Положил его в ягдташ, а внутри уже дрожь особенная, и ноги зудят.
— Вперед, Стрелочка, — говорю. — Вперед!
И снова Стрелка режет ломти тяжелого болотного воздуха. Глаза ее распахнулись, позеленели, в них проступило что-то темное, древнее.
И в себе я ощутил такое же и словно преобразился. Появилась откуда-то звериная легкость в движениях, хищная зоркость взгляда. Стреляю без промаха и ничего, кроме Стрелки и взлетывающих дупелей, впереди не вижу.
Все мои желания, вся воля, все мысли сжались и с силой устремились к одной крохотной живой точке — кулику, долгоносой ленивой птице, которую мне почему-то нужно было убить.
Нет, всего не объяснишь!.. Никогда я так не наслаждался охотой, как в тот день.
Придвинулся край болота, густо поросший тальниками и высокой травой. Солнце брызгало мне в лицо, и оттого казалось — горят верхушки травы зеленым пламенем.
Стрелка шла карьером навстречу солнцу, окруженная теплым сиянием. Так и летала, так и стлалась, как ласточка перед непогодой. Вот замерла на стойке, обернулась ко мне — поторопить — и исчезла.
Исчезла!..
Все было по-прежнему. Горела зеленым пламенем трава, светило солнце, а Стрелки не было. Я бросился к ней.
Стрелка лежала, неловко запрокинув голову. Передняя ее лапа была поджата, в зубах закушена острая, как игла, травинка. Глаза недвижные, странные.
Меня словно ударило чем-то, и сердце сжало вроде тисками. Бросил я ружье, нагнулся к Стрелке, ласкаю, зову.
И не шевельнулась.
Я поднял ее, обмякшую, тяжелую, прижался ухом к ее мокрой и теплой груди… Тихо!
Кажется, я закричал. Потом решил, что нужно скорее к доктору, и побежал куда-то, спотыкаясь о кочки. Опомнился, наткнувшись на тальники. Раньше мы со Стрелкой всегда отдыхали здесь после охоты и завтракали бутербродами. Бумажки там старые лежали да серая зола от костров, которыми от комаров оберегались.
Положил я Стрелку в зыбкую тень, подсунул ей под голову свою куртку и сел рядом. Про доктора и забыл. Показалось: все происшедшее — дурной сон, и, стоит мне пробудиться, Стрелка встанет, отряхнется и подойдет ко мне. Сижу и жду. Должно быть, рехнулся немного.
Но нет, не встает Стрелка.
Ветер напрасно перебирает ее легкую, подсохшую шерсть.
Я могу сколько угодно ласкать ее.
«Береги собаку… Люби», — принесся хриплый шепот.
— Кончено, — сказал я. — Все кончено… Не сберег.
Странное, какое-то каменное равнодушие овладело мною, словно от жара что-то внутри свернулось, спеклось тугим комом. Чужим показался я сам себе, и ничего на свете мне не было жаль.
Вырыл я ножиком под кустами ямку, постелил свою куртку и на нее положил Стрелку. Засыпал землей, вырезал дернину и прикрыл сверху. Лягушонок прыгнул на зеленый холмик и уселся, уставив на меня круглые блестящие глаза.
Я встал, постоял немного и пошел. И мне было все равно, куда идти. Равнодушно посмотрел на болото, столь же равнодушно вспомнил о брошенном ружье, разыскал его, вылил из стволов воду и долго рассматривал. Красивое оно, но бесчувственная и совсем ненужная мне теперь вещь.
