Затем Луис потерял свой листок со стихотворением. Перерыл свои вещи, побродил по лагерю и, в конце концов, нашел листок под деревом — смятый, мокрый и подозрительно желтый. За ужином механик угрюмо молчал, а воины нет-нет да и бросали какую-нибудь строку из стиха — кто что запомнил. Конечно, все наиболее сентиментальные слова греи заменяли пошлостями.
— Вы бы видели, милорд, — позже рассказывал Эрвину Томми, — у Луиса глазенки стали влажные, что у коровы. И язык проглотил. Пытается сказать, а выходит только мычание. Сглотнет, помычит — и дальше молчит. Ну, точно, корова! Жаль, вы не видели.
А однажды, укладываясь спать, Луис развернул одеяло и обнаружил внутри нечто такое, от чего с воплем вылетел из шатра. То был дохлый барсук, порядком подгнивший.
О предыдущих случаях Эрвин знал понаслышке, последнему стал свидетелем сам. Испуганный крик Луиса привлек его внимание, он подошел посмотреть, в чем дело. Эрвин подозвал Теобарта и спросил, считает ли капитан нормальными такие события.
— Обычное дело, милорд, — ответил кайр. — Воинам скучно, вот они и забавляются.
— Разве это не нарушение дисциплины?
— Это простительные шалости, милорд. Люди станут роптать, если не позволять им даже такой ерунды. А тому, над кем шутят, это только идет на пользу: пускай учится хладнокровию.
Луис никому не жаловался и старался мужественно переносить издевательства. Это было правильно — сохрани он бесстрастность, от него отстали бы. Вот только у него не слишком получалось. Глаза Луиса и вправду были на мокром месте и от обиды начинали влажно блестеть. Это слишком забавляло воинов, чтобы те могли отказать себе в удовольствии. Вскоре Луис стал замкнут, избегал разговоров, и, изнывая от одиночества, то и дело старался оказаться где-нибудь около Эрвина. Молодой лорд виделся ему, наверное, единственным человечным существом в отряде.
По хорошему, Ориджину стоило бы холодно осадить механика. Луис — простолюдин, ему не место возле герцогского сына. Не Луиса следовало приблизить, а барона Филиппа, капитана Теобарта, знатных кайров — хотя бы, того же Джемиса. Но Эрвин пожалел механика. Луис был так по-детски беззащитен, наивен, трогательно добр. Он любил животных, души не чаял в своей леди… и он точно понравился бы Ионе.
Сейчас он сел возле лорда, пожевал губу, силясь найти тему для разговора, и завел речь о погоде. Будет ли дождь? Вот Кид говорит, что не будет, но Луис боится, что вечером снова польет, и завтра снова придется сидеть на островке… А сидеть — одно уныние. Идти по болоту — тоже не очень-то, но все-таки…
Одна идея посетила Эрвина, и он сказал:
— Луис, не хотите ли вернуться домой?
— В каком смысле, милорд? — удивился механик.
— Я имею в виду, прямо сейчас. Хотите отправиться обратно, в Первую Зиму? Я дал бы вам одного из следопытов, вы добрались бы вместе до Спота, а там дождались торговой шхуны.
— Но, милорд! Как же!.. Ведь дело-то не закончено! Нет, я не могу!..
Эрвин взмахнул рукой, широким жестом охватил болото.
— Какое дело, Луис?.. Карта маршрута рельсовой дороги? Очнитесь и посмотрите трезво. Здесь никогда не будет дороги. Кто станет прокладывать рельсы сквозь трясину!
Луис нахмурился, проговорил тихо и с обидой:
— Отчего же, милорд… Можно осушить топь… Или набить свай вдоль отмели, поднять рельсы над водой…
Эрвин молча смотрел на него.
— Да, наверное, вы правы, милорд… — вздохнул Луис. — Проложить рельсы будет жутко дорого и сложно…
— И, главное, совершенно бессмысленно. Ведь никто и никогда не захочет жить там, за болотами.
— Да, милорд…
— Так что же, вернетесь? Я передал бы с вами пару писем.
— Но, милорд, а как же искровый цех на Реке? Мое дело — не только рельсовая дорога. Я должен отметить место для плотины!
— С этим я справлюсь, Луис. Я ничего не смыслю в рельсовых стройках, но кое-что знаю о плотинах.
В Университете Фаунтерры искровую инженерию преподавали всем студентам дворянского сословия. Как и военное искусство, она считалась благородным знанием, необходимым аристократу.
— Милорд… — промямлил Луис. Он выглядел опечаленным и как будто искал аргументов, чтобы отказаться. — Но, милорд, а как же…
