— К воротам! — закричал Драконт. — Поднимем катаракту, пробьемся сквозь стадо трусливых баранов, а там — пусть ловят нас, если догонят!
Шайка ринулась к воротам, но поднять решетку пиратам не удалось — десятки стрел и метательных копий ударили разбойникам в лоб сквозь железные прутья.
— Бейте их! — исступленно кричала Гикия, размахивая пикой.
Пираты бросились к скотному двору. Они лезли на стены и крыши, прятались за углами, прыгали в цистерну с водой, карабкались по колоннам, но всюду их настигало пламя и сверкающие, как пламя, стрелы, копья и мечи. Шайка редела на глазах.
Наконец их осталось трое — Драконт, Лисандр и косоплечий Фиамид,
Они вновь побежали к воротам.
Лисандр схватился за живот, пробитый длинной скифской стрелой шерстобита Дато, споткнулся и ткнулся головой в землю.
Фиамид, пораженный прямо в лицо копьем, брошенным рукой тавра Кунхаса, опрокинулся навзничь.
Драконт вцепился в прутья катаракты и завопил от ярости.
— Не стреляйте, это Харн! — предупреждающе крикнула Гикия.
Херсонеситы опустили копья и луки.
Наступила тишина, если не считать гула пламени да грохота обрушивавшихся балок.
Харн перестал трясти решетку и впился сумасшедшими глазами в лица херсонеситов.
Отблески пламени ложились на них алыми пятнами, и в мутнеющем сознании пирата мелькнула жуткая мысль: неужели все люди, которых он зарезал за свою не слишком долгую жизнь, явились сюда, истекая кровью, чтобы судить его за преступления?
Он передернулся от страха.
Сзади и с боков к пирату подбирался бушующий огонь. Тлеющая одежда обжигала спину. Трещали всклокоченные волосы. Харн задыхался, горячий воздух раздирал ему больные легкие. На губах пузырилась кровавая пена. Ноги подгибались от слабости.
— Конец! — прохрипел Харн, чувствуя за плечами дыхание смерти.
Странно — оно вовсе не отдавало ледяным холодом, как принято думать. Оно палило, испепеляло, и Харн корчился в огне, как скорпион. Солнце Херсонеса сожгло черную стрелу пирата. Конец!
Это было так несовместимо со свежим ветром, что задорно веял сейчас где-то в горах, с шипучим плеском соленых волн, которые он совсем недавно бороздил в ладье с шайкой близких сердцу друзей, столь не вязалось с прежними думами и намерениями, что Харн, преисполнившись ужаса перед неотвратимым, запрокинул голову и завыл — протяжно и глухо, точно одинокий волк.
Он надсадно оборвал вопль души, упал на колени, просунул обожженные руки меж прутьев катаракты:
— Спасите! Братья, сестры, пощадите меня.
Толпа не шелохнулась.
— Спасите!! — надрывно застонал Харн, брызгая кровавой слюной. — Я достаточно наказан. Простите меня.
Толпа зловеще молчала.
— А-а, будьте вы пррокляты! — зарычал Харн, роняя голову.
И тогда в толпе прозвенел, словно крик буревестника над волнами, гневный женский голос:
— Смерть тебе, убийца!
Ревущее пламя настигало. Харн наскреб остатки сил. поднялся, отступил назад, разбежался и ударил дымящимся телом о железную решетку.
Огненный вихрь легко подхватил изгоя и жадно пожрал на глазах у толпы, дышащей местью.
В пламенеющем мозгу пирата обозначилось в последний миг с ледяной холодностью и четкостью: вся эта затея была заранее обречена на провал.
Не трудно зарезать Ламаха.
Можно истребить двух, трех, сто Ламахов.
Но разве уничтожишь народ? Народ, который жив не Ламахом, а самим собой, который, потеряв одного вождя, способен тут же выдвинуть двух, грех, сто вождей?
— Боже, какую страшную ошибку я совершил… — это было последней мыслью Харна.
К утру на месте, где еще вчера возвышался дом Ламаха, осталась груда пылающих развалин. Утих ветер. Дождь, поливший к рассвету, прекратился. Из-за туч выглянуло веселое солнце.
Ламах тронул Гикию за плечо.
— Что? — спросила женщина, как бы очнувшись от глубокого сна.
— Я хотел сказать — напрасно Асандр… и всякий другой… видишь, что из этого получилось. Мир лучше вражды. Когда они… поймут? Уйдем отсюда.
Гикия мягко отстранила старика, повернулась и медленно пошла по улице, опустив голову, прикрытую черным покрывалом — скорбная, точно Калипсо, что встречает души умерших у входа в царство Аида.
За нею двигались люди: матросы, виноградари, земледельцы, рыболовы, гончары — народ Херсонеса, ради которого она решилась на великую жертву.
