А тут как раз и батюшка подъехал, отец Феофил. Подобрал рясу, ловко выпрыгнул из джипа, огляделся по сторонам. Осенил себя крестным знамением и решительно двинулся к Егору.
— Ежели по полной программе отпевать, то за тысячу триста панихиду справлю, а по укороченной и в пятьсот уложусь, — деловито заметил Феофил. — По полной прикажете, или как?
Егор подумал пару секунд.
— Шпарь по укороченной, батя! Не в храме Христа Спасителя, и так сойдет.
— Могу и по укороченной. Хг-мм!
Отец Феофил откашлялся, глянул сурово на покойника, принял от подбежавшего служки псалтырь с паникадилом и начал:
— Отпевается преставившийся раб божий… Стоп! — и повернулся к Егору. — А покойника-то как при жизни звали?
— Борис, — подсказал тот.
— …раб божий Борисе, ко вратам господним приидиши и главой своей преклонившийси…
А может, и другие слова говорил в то воскресное утро отец Феофил. В этом ли дело? Главное, что душевные были слова, прямо слезу у собравшихся вышибали. Эдик Гоц, и тот носом захлюпал, Седой же и вовсе заревел. Егор, тот держался твердо, скорбел солидно и со знанием дела. И пока батюшка отпевание не закончил, стоял в головах у покойного, как солдат на карауле — молчаливый, суровый и собранный.
Но вот замолчал Феофил, отошел в сторону, и началось горькое прощание.
— Друзья мои! — с чувством воскликнул Егор, и оглядел плотные ряды пришедших на похороны приглашенных и халявщиков. — Еще вчера все мы знали Бориса как скромного бизнесмена и надежного пацана, всегда готового прийти на помощь. А вот теперь мы сами пришли к нему… Увы, наша помощь Борису уже не потребуется! Тяжелый недуг моментально скрутил его во цвете лет и разом осиротил всех нас…
Ну и т. д. Проникновенно и со вкусом.
Егор закончил, и тотчас же слово взял Седой. Но говорить не смог: слезы душили Седого! А вот Эдик Гоц не только речь о покойном сказал, но и припомнил заодно, как лет пятнадцать назад помог Трюфелеву нести с вокзала чужой чемодан, за что и получил пятьдесят копеек на мороженное.
— Уже тогда Боря любил помогать людям, и эта привычка не покидала его всю жизнь, — раскручивал Эдик свою мысль, не замечая, что Седой уже начинает переминаться с ноги на ногу, а Егор то и дело смотрит на часы. — Вот как-то раз, помню, сидим мы с Борей в ресторане, ну, совершенно без копья, и вдруг подходит к нам официант и говорит…
Но тут Егор подал знак музыкантам, и история с официантом утонула в Шопене. Халявщики оживились и задвигались, заработали локтями приглашенные, пробираясь поближе к покойному… И вот уже десятки рук подхватили Трюфелева и понесли, ногами на юго-восток — в сторону городского кладбища.
Прощание кончилось. И начался скорбный путь по дороге из роз, щедро разбрасываемых добровольцами из публики…
Похоронили отменно — быстро, но без спешки. И дружно отправились на поминки. По дороге с кладбища выяснилось: потерялся Эдик Гоц.
— Как — потерялся?! Ты че бухтишь, в натуре? — заскрипел зубами Егор. Но Седой лишь виновато отводил глаза в сторону и говорил, что он здесь не причем, а Эдика видел в последний раз в тот момент, когда заколачивали крышку гроба. Вроде бы держал Гоц в руке молоток, и якобы даже замахнулся им от души, но вот попал по гвоздю или нет — этого Седой не разглядел, потому что ему в тот момент залетела в глаз соринка.
— Голову бы тебе оторвать… вместе с соринкой! — сказал Егор зло. — Ну что за компаньоны у меня, блин, подобрались? В четверг договор с немцами подписывать, еще бумажки не готовы, дел невпроворот, а они… Короче, бери, Седой, «тачку» — и мигом на кладбище, за Эдиком. Пулей гони!
— А пулей-то зачем, Егор? — удивился Седой. — Я так кумекаю: ежели Гоц с горя между крестами заблудился, то и хрен с ним. Не маленький. Сам с кладбища выберется!
Но Егор столь выразительно посмотрел на Седого, что тот немедленно пересел во встречную машину и погнал на кладбище — за потерявшимся Эдиком. Егор же повел свой БМВ к кафе «Зурна», где уже с утра хлопотали у поминальных столиков официанты.
— Егору Васильевичу салям алейкум, — приветствовал его Гурген. — У меня все готово: шашлык-машлык, сациви-мациви… Можно начинать.
