В конце 40-х – начале 50-х годов Галич был на пике популярности. Ему хорошо писалось и хорошо пелось (он давно дружил с гитарой). Его пьесы шли во многих театрах Москвы, художественные ленты и мультфильмы по его сценариям демонстрировались на экране, от «Трижды воскресшего» до мультяшки «Упрямое тесто».
Галич – член двух творческих союзов: писателей и кинематографистов. Его печатают, ставят, читают, смотрят, любят. Он нарасхват. Он почти всем нравится – «высокий, черноглазый, усатый, какой-то гаскон- ский» (Ольга Кучкина). Эдакий советский мушкетер, только вместо шпаги – перо и гитара. И вдруг…
Антисоветский период
Нам сосиски и горчицу -
Остальное при себе,
В жизни может все случиться -
Может «А», а может «Б»…
Александр Галич
Вдруг случилось невероятное: Галич променял сытую, красивую, благополучную жизнь на тревоги и хлопоты. Неожиданно для многих он бросил смертельный вызов власти, казавшейся тогда монолитной и неодолимой. Перестал сочинять фальшиво светлые комедии и сценарии про советскую действительность и запел о своем народе и о своей стране чистую правду. На фоне официальной лжи она звучала резко и громко.
Старики управляют миром,
Суетятся, как злые мыши.
Им, по справке, выданной МИДом,
От семидесяти – и выше.
Откружили в боях и вальсах,
Отмолили годам продленье…
И в сведенных подагрой пальцах
Держат крепко бразды правленья…
С годами к Галичу пришло понимание и прозрение, что это за власть и какова ей истинная цена. «К чиновной хитрости, к ничтожному их цинизму я уже давно успел притерпеться, – признавался Галич. – Я высидел сотни часов на прокуренных до сизости заседаниях – где говорились высокие слова и обделывались мелкие делишки…»
Но чаша переполнилась, и Галич решительно порвал со своей ролью, как он сам выразился, «благополучного сценариста, благополучного драматурга, благополучного советского холуя. Я понял, что я так больше не могу, что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду».
Чиновники, партбоссы и прочие вершители человеческих судеб стали объектами его яростной сатиры («…что у папаши ее пайки цековские, а по праздникам кино с Целиковского…»). А еще он ненавидел богачей, первачей, палачей…
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем – доходней молчанье,
Потому что молчание – золото.
Вот так просто попасть в богачи,
Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи! –
так Галич язвил и одновременно сокрушался в своем «Старательском вальске». В балладе «Ночной разговор в вагоне-ресторане» Галич сочно представляет историческую картину разоблачения культа личности:
Заявился к нам в барак
«Кум» со всей охраною.
Я подумал, что конец,
Распрощался матерно…
Малосольный огурец
Кум жевал внимательно.
Скажет слово – и поест,
Морда вся в апатии.
«Состоялся, дескать, съезд
Славной нашей партии.
Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо встал вопрос
Про Отца и Гения».
Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
«Оказался наш Отец
Не Отцом, а сукою…
Полный в общем ататуй,
Панихида с танцами!
И приказано статуй
За ночь снять на станции!..»
Галич пел про зеков, про лагеря. Его спрашивали: «Александр Аркадьевич, ну не может быть, чтобы вы не сидели в лагере?»
Нет, не сидел, но явственно видел и ощущал, что лагерь был не только в Магадане, лагерь был везде, повсеместно, в том числе и в Москве, всюду, где попирались человеческие свободы, где правили бал палачи.
Он иронизировал. Шутил. Но становилось «от шуточек этих зябко», как говорил персонаж одной из его песен.
Несомненно, в Галиче был определенный заряд ненависти, но было в нем и другое, что подметил премудрый академик Дмитрий Лихачев: «Он не злой был… он был больной страданиями народа».
Галич четко различал, что Власть и Россия – не одно и то же. Власть – надутая, чванливая, наглая и без конца и края помпадурствующая. А Россия – бедная, затюканная, исстрадавшаяся людская масса, которая всем бедам и напастям противопоставляет свои маленькие радости, для нее «готовит харчи Нарпит»:
Получил персональную пенсию,
Завернул на часок в «поплавок»…
