Где угодно выступали, даже в цирке Чинизелли. Туда, кстати, Чайковский любил ходить. Он обожал такие вещи: мюзик-холл, цирк. Мы в этом цирке танцевали индусский танец, а нам за выступление давали буханку хлеба Я, когда маленький был, в цирк Чинизелли ходил иногда. Никогда в жизни не думал, что когда-нибудь буду в нем выступать. В других местах нам давали кулек крупы или муки, иногда кусок сала. Если наше выступление нравилось, можно было получить дополнительно несколько кусков сахара. Это уже была премия, как награда высокая какая-нибудь. Больше всего нравился матросский танец, который назывался «матлот»: Данилова, я и Ефимов изображали юнг, которые под польку взбирались на воображаемую мачту или натягивали паруса. Это, конечно, была настоящая «», но мы старались выполнять наше дело весело и профессионально. Иначе могли совсем не дать еды, а заплатить деньгами, «совзнаками», которые ничего не стоили. На эти бумажки ничего нельзя было купить.
Лучше всего вознаграждали на приватных вечерах у знатных коммунистов: там давали американские консервы, всякую еду с Запада. Американцы помогали голодающим в России. И как полагается, значительная часть продуктов оседала у начальства. Помню, печенку нам давали, вкусную.
театре в это время делались кое-какие интересные вещи. То, что Лопухов делал, было по тому времени замечательно. Идею он брал в литературе и живописи, но это был, в общем, чистый танец, настоящая хореография. Можно сказать, это было гениально! Другие тоже пытались выдумать что-нибудь интересное, но получалась ерунда, только Лопухов был настоящий гений. Он ко мне хорошо относился, выдвигал. Другие стояли и Лопухова обсуждали — а я нет, я старался, работал с ним, учился у него.
Такой был мой третий Петербург. Не нужно думать, что мы только и делали, что тряслись от холода и голода. Нет, мы весело жили, ходили в кинематограф. Я в кино очень любил ходить. В школе нас в синема водили мало, считали, что репертуар неподходящий. Фильмы тогда называли — «лента». Показывали разные жуткие драмы в четырех частях «о похождениях бывшей красавицы на дне общества». И кинематографов было не так много. А потом начали привозить западные фильмы. Мне особенно нравились немецкие, киностудии «Уфа», с Конрадом Фейдтом и Вернером Краусом. В моду вошли фокстроты. Их танцевали не только на вечеринках, но и на сцене показывали. Публике очень нравилось, а мне не очень — никто не знал, как танцевать фокстрот по-настоящему. Выдумывали что-то, прыгали как и называли это — «фокстрот». А к фокстроту настоящему это не имело никакого отношения.
Дома, на вечеринках, мы танцевали всякое, импровизировали. Весело было. Одежду приличную было трудно достать. Но мы старались одеваться со вкусом.
Так что я разным Петербург видел, по меньшей три разных города: совсем старый, потом город моего детства и, наконец, Петербург после революции. Я видел Петербург и нарядным, блестящим — и почти совсем опустевшим, и веселым — и хмурым. Но он всегда, сколько бы раз ни менялось его имя (сначала Санкт-Петербург, потом Петроград, а теперь Ленинград), оставался для меня великим городом.
Меня часто спрашивают — вы кто по национальности, русский или грузин? И я иногда думаю: по крови я грузин, по культуре — скорее русский, а по национальности — петербуржец. Быть петербуржцем — это не то же самое, что быть русским, русаком. Петербург всегда был европейский город, космополитический. Чайковский тоже петербуржец, поэтому его музыку нельзя назвать «русацкой», хотя у него многие мелодии русские. Вот почему я бы Чайковского назвал замечательным российским композитором.
В Петербурге жили самые близкие Чайковскому люди, там он учился, там он умер и похоронен. В музыке Чайковского отразилась архитектура Петербурга, его пропорции, итальянский, моцартовский дух этого города. Это город элегантный, космополитический, в котором можно было жить весело. Но люди там понимали толк в искусстве и умели серьезно, не жалея себя, работать. Петербуржцы — вежливые люди, но не претенциозные, без английской щепетильности. Они знали, что такое традиция, но хотели найти что-нибудь новое, интересное — и в жизни, и в музыке, и в поэзии, и в танце. Как это хорошо, какая в этом справедливость, что Чайковский, вместе с Пушкиным, со Стравинским, — петербуржец.
