Эта женщина им пользовалась, как шлюхой! Но он сам виноват, что позволил покупать себя. Что ж, с этим отныне покончено!
Все эти воспоминания промелькнули в голове, пока он следовал за непривычно молчаливой и сдержанной Аграфеной Александровной к малой гостиной, где Рибопьеры принимали самых близких друзей. Оттуда доносился веселый голос Ивана Рибопьера и женский смех.
– Извольте войти, – принужденным голосом сказала Аграфена Александровна, кивнув на дверь, около которой стоял лакей. – Мне надобно по делам отлучиться.
И отвела глаза.
Александр понял, что ей никоим образом не хочется быть замешанной в дело, в которое вовлек ее муж. Ей было стыдно, неловко, противно… Однако для него это не имело никакого значения. Сейчас его ничто не могло остановить!
Лакей с поклоном отворил перед ним дверь.
Александр вошел.
Кроме Рибопьера, в комнате были две дамы.
– Вы знакомы, господа, я полагаю? – сказал хозяин, глядя на друга с неловкостью.
– Да, – сказал Александр, глядя в Дашины глаза. – Мы знакомы.
Она молчала, только глаза вдруг налились слезами. И чудилось, все услышали, как она крикнула: «Люблю тебя!»
Марья Шкурина умиленно вздохнула. Рибопьер опустил голову. Он ненавидел фальшь. И сейчас вдруг понял, что жена, уговаривая его не участвовать в этом деле, была права.
Но поздно, поздно…
* * *
Императрица смотрела в окно. Короткая июньская ночь так и прошла без сна. Вскоре пойдут по коридорам истопники: лето выдалось прохладным, она постоянно зябла, тем более когда проводила ночи одна. Екатерина невесело усмехнулась, вспомнив приключение с одним из истопников. Как молода она была тогда… как молода и безрассудна! Нет, ее телесные аппетиты не уменьшились, но она научилась ими управлять. Эта ночь вся прошла в телесном голоде, однако душевные муки от воспоминаний были столь сильны, что, войди сейчас Мамонов в спальню, она отвернулась бы от него.
Но он не войдет. Теперь ясно.
Это лишь кажется, что титул государыни-императрицы защищает его носительницу от всевозможных напастей, которые подстерегают обычную женщину. О да, ей изменяли, как самой обычной опостылевшей жене, ее бросали, как самую обыкновенную надоевшую любовницу. И, кажется, ей предстоит снова пережить, что случилось много лет назад.
…Итак, на дворе декабрь 1777 года, Зорич вышиблен вон, Екатерина скучает, злится, томится и готова отдаться первому встречному.
Допустить сие было никак нельзя, и все значительные лица наперебой поспешили представить своего кандидата на занимание приятной и ответственной должности. Пытались подсунуть Екатерине полицмейстера Архарова, но дело не сладилось по взаимной несклонности. И вот на «вакантную должность» были выдвинуты трое: двадцатичетырехлетний кирасирский поручик Иван Римский-Корсаков, немец Бергман и побочный сын графа Воронцова – красавчик Ронцов. Красавчиками были все трое, и все трое в один прекрасный день выстроились в приемной Екатерины – разряженные в пух и прах, с роскошными букетами в руках. Букеты якобы предназначались светлейшему, и дело было лишь в том, чтобы выбрать курьера посимпатичней.
Молодые люди переминались с ноги на ногу, не зная, куда деваться от волнения. И вот появилась Екатерина – как всегда, в сопровождении графини Брюс. Сорокавосьмилетние любительницы наслаждений с любопытством оглядывали выставку красавцев и порою хихикали, как юные девы… впрочем, таковы они и оставались в сердцах своих!
Императрица очень любезно побеседовала сначала с Бергманом, потом с Ронцовым – и наконец приблизилась к тому, с кого уже давно не сводила глаз Прасковья Брюс.
При виде черноволосого, черноглазого, белолицего юноши что-то произошло с мозолистым сердцем этой опытной любодейки. Прасковье почудилось, будто стоит она перед прекрасным цветком и хочет вдохнуть весь его аромат, весь, без остатка, чтобы никто больше не мог им насладиться…
Впервые на лице графини Брюс, к которому, чудилось, прочно, неснимаемо прилипла маска с насмешливым, даже скучающим, пресыщенным выражением, появилась растерянность – особенно когда ее глаза встретились с глазами Ивана Римского-Корсакова, и Прасковья увидела,
