Слишком поздно заметила Катриона, что он наблюдает за тем, как она разглядывает его новое лицо, и явно усмехается в душе. Уголок рта приподнялся в улыбке, которая всегда делала его совершенно неотразимым.
— Что ж, поздравляю вас, мисс Кейтс. Вот так номер. Нас чуть не застрелили во время праздника в саду. В веселой старой Англии. Если бы я только знал, что в Гэмпшире водятся столь интригующие загадки, не стал бы тянуть с приездом сюда.
Это было в его духе, в духе Танвира Сингха, делать забавным любую ситуацию и шутить над ней. Это было в его духе — пытаться позабавить ее в то время как мир рушится. Когда-то она находила это его свойство очаровательным. Теперь же оно разбивало ей сердце.
Тем более что он продолжал:
— Или это ты, а вовсе не Англия, подбрасываешь мне интереснейшие загадки. Кажется, если в деле замешана ты — непременно кого-нибудь застрелят.
Вот, наконец он заговорил и про убийство.
Этот мужчина приехал не для того, чтобы очаровывать ее и развлекать. Разумеется, он приехал, чтобы предъявить ей обвинение.
Но странно — голос его был исполнен мягкого, но недовольного удивления. И этот взгляд из-под опасных угольно-черных ресниц, полный такого пристального внимания, словно она казалась ему совсем незнакомой, иностранкой, как и он сам. Как если бы она была картой места, где он бывал когда-то, да совершенно забыл об этом.
И пусть ее сердце превратилось в камень, но ум кипел от возмущения, ее тщеславие — вернее, то, что от него осталось, — не могло вынести этой внезапной атаки. Она подняла руку, чтобы убрать с лица буйные пряди растрепанной прически.
Он молча покачал головой. Помедлив, протянул руку и провел большим пальцем вдоль ее подбородка.
— Ты испачкалась, — прошептал он, вытирая грязь с ее лица. — И ты что-то сделала с волосами, отчего они потемнели и стали не такими красивыми. Это просто преступление. И по-прежнему одеваешься в безобразный серый. Вечно этот серый! Но, убей меня Бог, ты все равно прекрасна, и мне ужасно хочется тебя поцеловать.
Здесь уже попахивало безумием. Или по крайней мере очень и очень дурными намерениями. Он больше не Танвир Сингх. И больше ей не друг.
Она с негодованием отмела все это прочь — и тщеславие, и неудовлетворенное желание, которое пыталось воскреснуть в ее сердце.
— Я прошу вас этого не делать.
— Нет. — Он снова покачал головой, и в уголке его рта залегла чудесная усмешка, в которой была и горечь и сладость. — Не выйдет. Я проделал этот чертов долгий путь, чтобы тебя найти. И к черту английские церемонии.
Но прикосновение его рук было осторожным, неспешным и заботливым. Так мужчина подносит к губам налитый до самых краев стакан. Его губы приблизились к ее губам. Она твердила себе, что это недопустимо, что следует его оттолкнуть и бежать от него со всех ног, без остановки, пока не доберется до океана, — но вместо этого наблюдала, как приближаются его губы. Широко открытыми глазами рассматривала она его лицо в отчаянной попытке примирить воспоминания о Танвире Сингхе с этим красавцем англичанином.
Первое прикосновение его губ было нежным, почти невесомым, как будто он тоже наблюдал и сравнивал. Как будто так же, как и она, пытался преодолеть пропасть времени и пространства. Целую минуту она отчаянно молилась в надежде, что сумеет уберечься, что не почувствует к нему ничего, что наконец колодец страстной тоски и былого желания высох досуха.
Однако его губы по-прежнему были, как кожица спелого плода, гладкие и упругие, и на вкус как сливы. Он отпрянул на мгновение, закрыв глаза, и глубоко вздохнул, точно хотел втянуть ее в себя. Точно она была необходима ему как воздух.
В ответ ее губы раскрылись, изнывая от жажды, глупого желания снова почувствовать его на вкус. Как умирающая в пустыне женщина, готовая напиться из соленейшего из озер, она сделала еще один глоток, впившись губами в его губы.
Склонив голову, он поцеловал ее сильнее, исследуя, узнавая. Пальцы перебирали шпильки ее строгой прически. Распустили низкий тугой узел, и шпильки посыпались на землю. И Катриона падала в пропасть, или таяла, или уносилась в дальние-дальние пределы, становилась одновременно и всем, и ничем. Большие пальцы гладили ее щеки, а ладони обнимали ее затылок, чтобы оказаться ближе, еще ближе к нему. Он целовал ее со страстью и самозабвением, жадно лаская ее и языком, и губами, и каждым своим вздохом — как если бы она была его воздух, его вода.
