Князь бросил взгляд на лорда Марстона:
— Лондон!
Но на этом все их сведения исчерпывались.
Мари не поведала родственникам, где они собираются остановиться. К тому же, рассудил лорд Марстон, сомнительно, чтобы мисс Андерсон захотелось кому бы то ни было об этом рассказывать.
Можно было со всей очевидностью предположить, что та готовила их стремительное исчезновение втайне от всех и, как склонен был думать лорд Марстон, вплоть до самой последней минуты ни словом не обмолвилась о нем Локите.
После пристрастного допроса сторожа им открылось лишь одно дополнительное обстоятельство: мисс Андерсон продала очень ценную икону.
Жена сторожа слышала, как Мари говорила мисс Андерсон:
— Мадемуазель любит эту икону. Она много для нее значит. Мадемуазель будет очень горевать, если ее потеряет.
— Не вижу причин рассказывать ей, что икона продана, — резко отозвалась мисс Андерсон.
У князя имелись предположения относительно личности наиболее вероятного скупщика ценных икон в Париже. Отправившись к нему с лордом Марстоном на следующее утро, они выкупили икону, заплатив, как следовало ожидать, двойную цену против той, что скупщик вынул из собственного кармана.
Однако все, что имело отношение к Локите, князь теперь почитал для себя сокровищем.
Вслед за тем он принял решение немедленно отправиться в Лондон, отпустив лорду Марстону считанные минуты для того, чтобы уведомить о том британского посла; вскоре они уже сидели в поезде и неслись к берегу Ла-Манша.
Когда же они прибыли в Лондон, даже князь наконец взял в толк, как нелегко будет отыскать в этом городе человека, не имея ни малейшего понятия о месте его нахождения.
Разрезая очередной конверт, лорд Марстон думал о том, что князь Иван, должно быть, в эту минуту поднимает на ноги всех частных сыщиков, поручая им прочесать каждый уголок города.
Предстоящие поиски обречены были натолкнуться на серьезные сложности с опознанием мисс Андерсон и Локиты ввиду отсутствия их фотографий.
Можно было посчитать всю затею лишенной всякого смысла, однако хорошо уже то, думал лорд Марстон, что князь нашел себе какое-то занятие.
Он изводил себя чувством, которое русские называют тоской, — то было безысходное горе, агония души, олицетворявшая для каждого славянина его врожденный фатализм.
В случае же князя чувство это было сопряжено с душевным надломом такой силы, что временами лорд Марстон начинал побаиваться, не предпочтет ли тот сведение счетов с жизнью продолжению страданий.
Было ясно одно: этого человека сжигает всепоглощающий, неистовый огонь страсти.
Его другу приходилось раньше видеть, как некоторым женщинам — покуда князь добивался их благосклонности — удавалось кружить ему голову, заставлять забывать обо всем на свете, даже на время околдовывать внушенной страстью, — но никогда прежде не видел он князя, настолько покоренного переживаемым чувством, что оно, казалось, избавило его от всех прочих эмоций за исключением испепеляющего жара любви.
Лорду Марстону пришло в голову, что теперь это уже не князь, не аристократ, не обладатель громадного состояния — это мужчина как таковой.
Мужчина, томящийся недостижимым, обезумевший от потери того, что могло придать смысл его жизни, погруженный в бездну непроглядного отчаяния.
«Слава Богу, что меня самого не угораздило так влюбиться», — сотни раз на день твердил себе лорд Марстон.
Дверь в библиотеку открылась, и он раздраженно посмотрел на входящего слугу.
Он был совсем не в восторге оттого, что ему помешали: до возвращения князя он хотел просмотреть как можно больше корреспонденции.
— Один человек просит разрешения видеть вас, ваша светлость.
— Я никого не хочу видеть.
— Он очень настойчив, ваша светлость. Он утверждает, что у него поручение от мисс Андерсон.
Лорд Марстон воззрился на слугу, не в силах поверить своим ушам:
— Мисс Андерсон? Вы сказали — мисс Андерсон?
— Да, ваша светлость.
— Немедленно просите!
— Слушаюсь, ваша светлость.
Когда объявляли имя Сержа, лорд Марстон, поднявшись из-за письменного стола, уже стоял у камина.
Русский гигант застыл в дверях, комкая в руках шляпу.
— Доброе утро, Серж, — приветливо сказал лорд Марстон.
