Обладая несметным состоянием, князь был при этом человеком необыкновенно щедрым. У кого угодно могли возникнуть сложности с тем, чтобы снять престижную ложу в Опере, сесть за лучший столик в ресторане, быть желанным гостем в знатном семействе, — но только не у князя Ивана.
— Как нынче в России? — поинтересовался лорд Марстон.
— Ничего позитивного!
Лорд Марстон посмотрел на него удивленно:
— Но почему?! Я-то полагал, что все изменится к лучшему после того, как будет подписано и обнародовано Положение, дарующее вашим крепостным свободу.
Князь неожиданно посерьезнел.
— Все считали, что теперь наступит золотой век и продлится бесконечно. Но права собственности крестьянину непонятны.
— Я присутствовал, если ты помнишь, на воскресной службе в церкви, когда торжественно зачитывался документ. Александра величали царем-освободителем! — сказал лорд Марстон. — Мне кажется, я и сейчас слышу эти возгласы.
— Я тоже, наверное, никогда не смогу их забыть, — заметил князь. — Люди не помнили себя от радости…
— Тогда в чем же дело?
— Получившие свободу крепостные полагали, что царь подарит им землю. А теперь им заявляют, что они обязаны выкупить ее за огромные платежи, и получается, что хотя они и свободные люди, но стали беднее, чем прежде…
— Быть не может! — воскликнул лорд Марстон.
— К несчастью, это так. Во многих концах страны вспыхнули бунты, были случаи, когда крестьяне убивали помещиков и чиновников.
— До меня доходили слухи о чем-то подобном, но, как ты сам не раз говорил, Иван, до России отсюда далеко…
Пока он говорил, ему вспоминались родные места князя, его дома, в которых сам он столь часто бывал гостем.
Из прошлого возникла жизнь, столь непохожая на ту, которой привыкла жить Англия, что порой ему казались, сном огромные поместья, крепостные, склоняющиеся до самой земли перед своим хозяином, варварская пышность княжеского дворца, большую часть года погребенного под снегом.
В детстве имение это всегда представлялось ему самостоятельным царством.
Оно включало множество исполинских построек и больше походило на город, что принадлежал одному-единственному человеку; там были зимние сады, в которых мраморные статуи в человеческий рост стояли в зарослях диковинных растений, и, в довершение общей экстравагантной картины, — полы, мощенные мозаичными плитками мрамора, кварца и лазурита, завезенными с сибирских рудников.
Стоило лорду Марстону прикрыть глаза, и он видел убранные в зеленые, синие или малиновые тона залы, заполненные всевозможными сокровищами со всех концов света; слышался гул высоких изразцовых печей, в которых ни днем ни ночью не затухало пламя.
Растапливали их огромными поленьями, что втаскивали внутрь дома босоногие крепостные, в обязанности которых входило также присматривать за лампадами и зажигать сотни восковых свечек не только в жилых, но и в пустующих помещениях.
Самовары, иконы, водка, икра, скрипки, дикие скакуны, еще более неистовые реки — вот истоки, которые, казалось, питали князя.
Картина эта всегда представлялась лорду Марстону ирреальной, и однако ее пышное великолепие он не в силах был отделить от личности запечатленного в ней героя.
Слово «экстравагантность» не входило в обиходный лексикон русских аристократов.
Возлюбленная великого князя могла запросто передвигаться в санях, украшенных гирляндами изумрудов; из Грассе мчались фургоны с фиалками, чтобы представить лишние доказательства нерушимости княжеской любви.
Столь же легко расходовалась и сама жизнь: на дуэлях дрались не реже, чем садились за карты; поводом для самой безудержной удали могло стать заключенное пари, а то и вовсе чистой воды ухарство.
Словно проходя через анфиладу огромных зал своего дворца, беспечно мчался князь Иван по необъятным степям, всюду являя миру свой экзотический темперамент.
Что касается женщин, всегда был для них желанным возлюбленным. Охотясь за ними — как иной с помощью хитроумных ловушек и силков охотился бы за диким зверем — и воспламеняя их страсть, он остывал и быстро начинал скучать, стоило капкану захлопнуться.
Его увлекала сама охота — но не добыча; а когда женщина покорно вверяла ему свое сердце, он немедленно устремлялся к новой любовной интриге.
