— Нет, ага, я вовсе не хочу туда ехать и не поеду.
Тут муж упал на колени. На лице его было написано горе. Целуя мои ноги, он сказал:
— Ханум, дорогая, неужели ты хочешь меня погубить? Обесчестить? Хочешь, чтобы завтра в мой дом явились двое ажанов и по подозрению в том, что я принимал участие в кашанских грабежах или в поджоге.., забрали меня в полицию и посадили в тюрьму? Нет, если ты любишь своего мужа и дорожишь его честью, ты послушаешься меня, и мы сегодня поедем. Это уже будет в последний раз. После этого хезрет-э-валя на тебя и глазом не взглянет.
И я, думая, что мой муж действительно поставлен в такое положение, и что он несчастен, — согласилась.
Вечером, тем же порядком, как три дня тому назад, мы поехали туда. И опять меня принимал тот низенький молодой человек. Ночью он подарил мне алмазное кольцо, стоившее более двухсот туманов.
И так я стала жить с этим молодым человеком. Много еще раз муж то мольбами, то настойчивостью, заставлял меня ездить к хезрет-э-валя. Матери и няньке я ничего об этом не сказала, так как муж запретил мне кому бы то ни было об этом говорить.
Как-то раз муж мой, вернувшись со службы, сказал:
— Хезрет-э-валя завтра уезжает в Европу.
По лицу мужа я видела, что его что-то удручает. Я спросила, в чем дело.
— Когда хезрет-э-валя уедет, я останусь без покровителя, и боюсь, как бы меня вновь не понизили в должности.
В этот вечер, под тем предлогом, что хезрет-э-валя обещал написать ему записку, чтобы его на службе не трогали, он опять повез меня в парк, и я в последний раз встретилась с хезрет-э-валя. Через десять дней после этого, войдя ко мне, муж сказал:
— Слава богу, мы спасены! Мои дела хороши.
Я спросила, что произошло, и он ответил.
— Кабинет пал. А новый министр... мне знаком и с хезрет-э-валя на дружеской ноге, в нарды с ним играет.
Через пять дней он сказал мне, что вечером у вас будет гость и попросил, чтобы я присмотрела за приготовлениями к приему.
И весь дом, под моим руководством и по его указаниям, принялся готовиться к приему гостя.
Вечером, когда я во дворе давала какие-то распоряжения прислуге, пришел муж и говорит:
— Ханум, пожалуйте в комнату, мне нужно вам кое-что сказать.
Я вошла в комнату, уселась в уголке и жду.
Вижу, что он чего-то от меня хочет и что его что-то беспокоит, но что — ему стыдно сказать. Поворачиваюсь к нему и говорю по-дружески, как сестра:
— Отчего же вы не скажете того, что хотели сказать? Говорите все, что есть.
Тогда, притворившись несчастным, он сказал:
— Ханум, вы сегодня вечером должны принять моего гостя.
Услышав это, я страшно рассердилась и разволновалась. Я не могла удержаться от крика:
— Поистине, ага, у вас нет стыда. Вам недостаточно того, что вы тогда заставили заниматься этими гадостями, вы теперь хотите их повторить. А я вовсе не намерена этого делать и, если на этот раз вы будете настаивать, я поеду к отцу и пожалуюсь на вас.
Я думала, что эти слова испугают его, что он хоть сколько-нибудь задумается над моей угрозой. Но он, сделав шаг вперед, загородил мне дорогу и насмешливо сказал:
— Тише, тише, ханум! Я вижу теперь, что я с самого начала напрасно с вами серьезно считался и что мне нужно поступать с вами, как другие мужья, то есть делать то, что я хочу. Мужу разрешается даже убить жену.
Потом, повысив голос, прибавил:
— Вот что, ханум: если вы не исполните моей просьбы, вы растопчете ногами свое собственное счастье, потому что прежде чем вы пожалуетесь на меня, я распущу в городе слух о вашем беспутном и развратном поведении. Если бы меня ударили кирпичом по голове, это не произвело бы на меня такого впечатления, как эти слова. Он клеймил меня позором, причиной которого был сам.
Зная его характер, я не считала невероятным, что он объявит меня развратницей, как сделал один из его товарищей, который сначала развратил чистую образованную девушку, которую он заставлял проводить с ним время в обществе проститутки, а потом напечатал о ней заметку в какой-то газете.
Но он не ограничился этими словами и сказал:
— Если ты будешь еще разговаривать, сейчас же поеду к кому-нибудь из агая, расскажу, что ты сошлась с хезрет-э-валя и потребую развода, чтобы снять с себя этот позор.
