Но чем больше мы надрывались от смеха, там, на дне ямы, тем труднее было ему вытаскивать свой хлеб из кармана. Едва он доставал его, едва приближал зубы, чтобы схватить бутерброд, маячивший у него перед носом, как шинель заглатывала его обратно, и охранник тяжко вздыхал, кусал пальцы, делал вид, что смирился, решил больше не думать о еде, на пару секунд отвлекался, а потом вдруг, неожиданно, вновь штурмовал свой карман! Никогда я так не смеялся, и твой отец тоже, я знаю точно. Охота на бутерброд! От этого зрелища слезы набегали на глаза. Никогда мы не плакали с таким удовольствием.
Мы больше не думали о том, что скоро сдохнем. Нет, не думали, настолько стали снова мальчишками, и настолько он был смешным…
А потом вдруг мы увидели, как наш друг фриц вскочил на краю ямы, погрузил руки в карманы и извлек оттуда бутерброды, завернутые в газетные страницы! Шесть штук, это животное собиралось обожраться ими! Но он начал жонглировать бутербродами! И чертовски здорово: они даже не выскользнули из газетных оберток! Мы от этого рты разинули, стоя внизу, со слюной на губах! А потом он прозевал один бутерброд, поймал его в последний момент, а мы, можешь себе представить, уже протянули руки, уверенные, что этот бутерброд для нас, но нет, наш ублюдок снова поймал его, хотя, казалось, это невозможно! Мы постыдно заорали, непроизвольно, как собаки, которых заставляют изнывать в ожидании, прежде чем бросят им кость, а того, серо-зеленого, это вдруг смутило, и все его жонглирование нарушилось! Он был уверен, что здорово подбрасывает хлеб, насмехаясь над нами, но все бутерброды попадали в яму, божественный бутербродный дождь пролился на нас!
Понятно, мы не упустили ни одного! Бутерброды размером с ладонь, с паштетом и огурцами, может быть, даже с теми самыми, из нашего подвала! Клянусь, так мы и подумали, да, они растащили наши консервы после того, как увезли нас. Тем хуже, это было так вкусно, что мы вылизывали газетную упаковку. Рожи у всех были перепачканы типографской краской, пока не пошел дождь, настоящий дождь с неба, и не омыл нас, как раньше от крови. Черт возьми, мы были горды, обнимались, зачитывали вслух более или менее пригодную страницу с рисунками, историю Кафуньета, который возвращался домой после футбольного матча в стельку пьяный, и говорил своей жене, что ходил к приятелю, чтобы послужить доказательством его присутствия на матче вместе с ним! Как же мы хохотали! Пьяными в стельку мы уже не будем никогда, но посмеяться так, что пуговицы полетят, все же посмеялись, последним нашим смехом — а ведь мы сделали этого фрица! Хитростью, отвагой, выкрутасами, но мы стащили его продуктовые запасы на семьдесят два часа! Так ему и надо за все его издевательства и неуважение к ближнему, так-то!
Он снова сел, и вместе с тенью на нас разом опустилась ночь, пока мы жадно поглощали пищу и уже видели только его очертания, только силуэт, чуть темнее неба, а взгляда охранника под козырьком каски было не различить. Мы больше так сильно не смеялись: конечно, он специально разыграл свой номер, чтобы помучить голодных заложников медленной смертью. Его бутерброды были для нас, нам причитались, наверное, то была наша последняя еда. Жонглировать ими, рисковать, что они свалятся в грязь, чихать на нас, было настоящим оскорблением! Ну да ладно, мы не собирались ворчать в темноте и портить себе пищеварение, обсуждая все это.
Утром мы увидели его глаза. Взошедшее солнце отражалось прямо в них. Он не пошевелился за ночь. И этот взгляд не принадлежал ни идиоту, ни палачу. У нас зуб на зуб не попадал после того, как мы провели всю ночь прижавшись друг к другу, спали вполглаза, полустоя-полусидя у стены ямы. Наши пальто и ботинки залеплены грязью. Эмиль тихо плакал, Анри, с потерянным взглядом бормотал что-то по-польски. А твой отец, несмотря ни на что, был бодр. Он поднял голову, и я всегда буду помнить его голос, прозвучавший как в первое утро каникул на море.
— Нельзя ли подать нам завтрак? — сказал он охраннику.
А тот, так же сухо, ответил:
— Знаешь, старина, в отеле сквозняков завтрак — это ветер!
