– Девочки, умойте, пожалуйста, брата.
– Ну, ма-а-ам! – простонала Ава.
– Он же противный, – сморщилась Анна.
– И мех на вкус как не знаю что, – прибавила Али.
– Как потроха у землеройки! – вставила Айя.
– Или какашки совиные! – заключили в голос Ада и Агата.
И хихиканье шести сестёр разлетелось эхом по каменной норе.
Юли, их единственный брат, слышал весь разговор из тёмного угла, где сидел, неуверенно покачиваясь на одной здоровой передней лапе. Другая лапа, передняя левая, была криво прижата к груди и напоминала засушенный стебель ромашки, а пальцы – увядшие лепестки. Как ни старалась мама, как ни лизала искалеченную лапу, та никак не хотела расти и становиться похожей на другие три.
– Девочки! – рассердилась мать. – Сейчас же умойте брата, или я покусаю вам губы.
Ава недовольно запыхтела. Её пыхтение отозвалось пятикратным эхом.
Юли пробовал мыть себя сам. Пробовал, правда. Но разве можно усидеть прямо, проводя по ушам единственной здоровой передней лапой, и при том не упасть и не удариться грудью? Он пробовал ложиться на бок, нализывать здоровую лапу и водить ею по лицу. Заканчивалось это всегда неуклюжим кувырканием, отчего шубка становилась грязнее прежнего.
– Мама сказала, тебя надо умыть, – буркнула Ава.
– Да, чтоб не провонял всю нору, – подхватила Анна.
– И чтоб ястребы сюда не слетелись со всей округи, – прибавила Али.
– И…
– Я слышал! – сказал Юли, обрывая сестёр на полуслове.
Он вытянул переднюю лапу перед собой, плюхнулся на живот и положил голову на камень. Сёстры неохотно принялись вылизывать ему шубку – так, чтобы мех торчал иголками во все стороны. Двое, проводя языком, издавали звук, будто их тошнит. Третья больно кусала. Юли знал: это Ава.
– Дети, я на охоту! – крикнула мама, выходя из норы. – Если увидите чью-то тень, войте.
Живот Юли заныл в предвкушении ужина. Нельзя сказать, чтобы он был создан для драки. Но ему приходилось сражаться с каждой из шести сестёр за каждый малюсенький кусочек добычи, которую мама притаскивала в нору. Из-за этого он едва наедался вдоволь, чтобы придать сил трём здоровым лапам, не говоря уже о сухой.
Отец лисёнышей должен был приносить в нору свежую добычу, пока им не исполнится десять недель. Но мама сказала, что отец погиб страшной смертью задолго до их рождения. (Нет, она не расскажет, что с ним случилось, пока лисёныши не повзрослеют.) Они ели ровно столько, сколько маме удавалось поймать и сколько сами могли отнять у своих же сестёр и брата.
Не успела мамина тень исчезнуть за каменистым склоном, как сёстры бросили заниматься Юли. От невылизанной грязи шкура зудела.
Ава улыбнулась:
– Недолго нам осталось тебя умывать.
– Очень недолго, – прибавила Али.