Придя в ужас, Гонзага выдал себя, бросив в огонь свиток, на котором не было написано ничего.
Затем, словно обезумев от бешенства и жажды мести, он ринулся к сообщникам, поджидавшим его с подготовленными лошадьми, поскольку не исключал, что потерпит поражение в борьбе с таким противником, как Лагардер.
Счастливая звезда не изменила ему: он увидел, что две девушки молятся у гробницы его жертвы на кладбище Сен-Маглуар.
Узнав Аврору де Невер и цыганку Флор, ее подругу, он похитил обеих и помчался галопом, в сопровождении сообщников, по испанской дороге, где мы и встретились с ним вновь.
Когда же Лагардер, вооруженный шпагой самого регента, бросился в погоню, беглецы были уже далеко. К тому же у него, равно как у Кокардаса с Паспуалем, не было времени подобрать себе хороших лошадей, и им пришлось взять первых, которые попались под руку.
Шевалье оставался в том же одеянии, в каком готовился взойти на плаху по неправому суду Огненной палаты, но в глазах его печаль уступила место гневной решимости.
Он скакал с обнаженной головой, и золотистые волосы, летящие по ветру, казались ореолом, обрамлявшим его чело. В бешенстве раздувая ноздри, он до крови искусал себе губы. Белая рубаха, на которую он успел набросить камзол, прилипла к телу. Сверкающий взгляд был устремлен в темень ночи.
В правой руке он сжимал шпагу, отданную ему Филиппом Орлеанским, а колени его, словно тисками, обхватывали бока изнемогающей лошади.
В этой безумной скачке, целью которой были спасение Авроры и уничтожение принца Гонзага, он, казалось, забыл обо всем, и никогда еще красота его не была столь ослепительной, как в эти роковые мгновения.
Для Кокардаса же с Паспуалем приобщение к благородному искусству верховой езды оказалось тяжелейшим испытанием.
Первый из них, уверявший, что знает досконально все таинства вольтижировки[19], сейчас с трудом удерживался в седле.
Утешало его лишь то, что он мог наконец пустить в ход шпоры, которыми щеголял повсюду, ни разу ими не воспользовавшись.
Впрочем, Паспуалю приходилось еще хуже.
Скрючившись в седле, словно обезьяна, он подпрыгивал так, что колени его касались подбородка, и со стороны смотреть на него было жутковато; славный нормандец держался за конскую гриву обеими руками, и никакая сила в мире не заставила бы его ослабить хватку.
Зажмурясь от страха, чтобы не видеть каменистой земли под копытами лошади, он вспоминал мягкую постель, где так сладко было почивать, привалившись к теплому боку пухлой, дебелой красотки.
Но, несмотря ни на что, он не отставал от Кокардаса, а Кокардас от Лагардера: трое всадников мчались вперед, подобно крылатым призракам.
– Дьявол меня разрази! – прохрипел вдруг Кокардас-младший. – Мне бы чарку вина… Малыш несется как угорелый, будто на свидание с дьяволом, а в глотке у меня щебенка пополам с пылью… Ах, черт возьми, лысенький мой! Во рту все пересохло.
– Глотни ветра, – лукаво отвечал Паспуаль. Однако через четверть часа сам заговорил жалобным тоном: – Тяжко нам приходится, Кокардас… Эх, ну и времена! Зачем нам эти скачки по ночам, с риском сломать себе шею?..
– Чего уж там! Посмотри на Лагардера… сегодня, в свою брачную ночь, он летит перед нами по испанской дороге…
– Да что я, сам не вижу? – прервал его Паспуаль. – Но разве плохо понежиться дома, в объятиях…
– Дьявольщина! Обними-ка ветер, голубь мой… против любви это такое же хорошее лекарство, как и против вражды…
Мастера фехтования расхохотались: они были квиты.
В отряде Лагардера шутки имели больший успех, чем в отряде принца Гонзага.
Они скакали уже несколько часов, оставив позади немало лье, но впереди не было ничего, кроме тьмы и безмолвия.
Лагардер пришпорил лошадь, которая выбивалась из сил и начинала сдавать.
Всадник, чувствуя, что она все чаще осекается, с тревогой спрашивал себя, как поступить, если животное падет.
Конечно, он мог бы взять коня у Кокардаса или Паспуаля, но это означало бы лишиться верной руки и грозной шпаги. Когда бойцов всего трое, каждый на счету, и, хотя Лагардер один стоил двенадцати, это была бы большая потеря.
Нет, даже если ему досталась жалкая кляча, она должна превзойти себя и превратиться на эту ночь в чистокровного скакуна!
