>И все-таки даже на групповых обсуждениях изменить сексуальность очень трудно. Можно пытаться учить кого-то желать взрослых, но трудно «изъять» объект желания из сексуальной ориентации, или, другими словами, научить того же самого человека не вожделеть детей.
>У Джима привычка надевать свитера типа «мистер Роджерс»[8]>и сосать ириски. Уже по этим вещам можно догадаться, что он все еще пребывает в фантазиях о мальчиках препубертатного возраста.
>– Не уверен, что это примут во внимание, – говорю я. – Преступник есть преступник. Думаю, они сначала арестуют, а вопросы будут задавать потом.
>– Нет, – вмешивается инвестиционный менеджер Гэри. – Сначала они обратятся к твоему надзорному инспектору. У них это так делается.
>Мой надзорный инспектор. Я удивленно моргаю. Совсем про нее забыл. На условно-досрочном я уже два года, отмечаюсь ежемесячно и настолько вошел в колею, что собраний почти не замечаю. Для меня они просто дополнительная бумажная работа и своевременное заполнение бланков. Для таких, как я, все укладывается в восемь минут. Переписываю корешки зарплатных чеков, передаю письмо от своего консультанта, подтверждающее, что я оплачиваю еженедельные консультации, и мы расстаемся на очередные тридцать дней.
>– И что, по-твоему, скажет надзорный? – спрашивает, щурясь, Уэндел.
>– Что доложить особенно нечего.
>– Вы ходили сегодня на работу? – осведомляется миссис Бренда Джейн.
>– Ходил.
>– Никакой выпивки, наркотиков, Интернета?
>– Работаю. Гуляю. Ни во что не вмешиваюсь.
>– Тогда все должно быть в порядке. Конечно, у вас есть право на адвоката, так что, если почувствуете себя неуютно, попросите, чтобы пригласили меня.
>– Думаю, это дело рук мужа, – слышу я свой голос. Причин для такого вывода нет. Еще одна рационализация. Я ведь не монстр. Монстр – он.
>Группа на моей стороне, все кивают.
>– Да, да, – говорит один.
>– В таких случаях всегда замешан муж, разве нет? – поддерживает другой.
>Уэндел самодовольно ухмыляется.
>– Ну, ей ведь не четырнадцать… – начинает он.
>– Уэндел, – обрывает его миссис Бренда Джейн.
>Тот изображает саму невинность.
>– Я только хочу сказать, что она же не какая-то блондиночка-малолетка.
>– Мистер Харрингтон…
>Уэндел поднимает мясистую ладонь – мол, да-да, виноват, молчу. Но потом, в последний момент, поворачивается ко мне и наконец-то изрекает кое-что полезное:
>– Слушай, пацан, ты ведь все в том же гараже работаешь, так? Считай, повезло, если эта пропавшая не отдавала туда свою тачку на обслуживание.
>В этот момент я представляю, как Сандра Джейн – ее длинные блондинистые волосы убраны за уши – стоит перед серым металлическим прилавком и с улыбкой передает ключи Вито: «Конечно, мы можем забрать ее в пять…»
>И еще я понимаю, во второй раз в жизни, что уже не пойду домой.
Что делает семью семьей?
Я размышляла над этим вопросом всю жизнь. Мое детство прошло в типичном южном клане. Мама никогда не работала, но зато всегда выглядела холеной и идеально ухоженной, как и ее образцовый розовый сад. Папа пользовался всеобщим уважением. Основав собственную юридическую фирму, он трудился не покладая рук с одной лишь целью: обеспечить двух своих «милых дам». У меня было дюжины две кузенов и кузин и бесчисленное множество тетей и дядей. Когда родственники устраивали ежегодный семейный сбор в нашем огромном доме с раскинувшейся на несколько акров зеленой лужайкой и широкой верандой, это походило не столько на летнее барбекю, сколько на три цирковых арены под одним куполом.
Первые пятнадцать лет я только улыбалась послушно, когда пухлые тетушки щипали меня за щеки и говорили, что я пошла в мать. Когда я вовремя сдавала домашнюю работу, учителя в школе гладили меня по голове и говорили, что отец может гордиться мною. Я ходила в церковь, нянчилась с соседскими детьми, работала после занятий в местном магазине и улыбалась, улыбалась, улыбалась – так, что щеки начинали болеть.
Потом я шла домой, собирала раскатившиеся по деревянному полу пустые бутылки из-под джина и делала вид, что не слышу доносящихся из холла маминых пьяных причитаний: «Я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю кое-что, чего не знаешь ты…»
