У Эверетта зазвенело в ушах. Не так, как раньше, когда он излагал капитану Анастасии свою невероятную просьбу. Тогда звенело тоненько-тоненько, как бывает, когда делаешь нечто совершенно обязательное, но что делать ужасно не хочется. Когда слышишь свои слова как будто со стороны, и они тебе ненавистны, и собственный голос ненавистен, и сам ты себе противен. А сейчас звон был совсем другой: такой бывает, когда уже убедишь себя, что тебе откажут, и все твои доводы не могут привести ни к чему, кроме отказа, а тебе вдруг говорят «да». Такое коротенькое слово, ты его сперва и не замечаешь даже, а потом спотыкаешься о него, словно о незаметную трещинку в асфальте, и приходится возвращаться, чтобы проверить, отчего это ты вдруг растянулся. Да. Эверетта шатало. Да. Что-то как будто давило на глаза. Кровь бросилась в лицо. Эверетт подумал, что сейчас заплачет. Она согласилась. Она сказала «да».
— Могли бы и спасибо сказать, мистер Сингх, — заметила капитан Анастасия.
— Спасибо.
— К кому обращаемся?
— Спасибо, мэм.
— На здоровье, мистер Сингх. Ступайте в рубку, сэр. Скажите команде, чтобы все были на рабочих местах. Я скоро подойду, надо сперва малость накраситься. Скоро мы прибываем в Хакни, и клянусь Всевышним, вид у нас будет самый отпадный. Все, брысь отсюда!
— Слушаюсь, мэм!
— Переходим на высоту зоны ожидания, — сказала капитан Анастасия.
— Есть, мэм!
Сен двинула вперед рукоятки набора высоты. «Эвернесс» вознеслась над причальной башней мягко и бесшумно, как молитва над колыбелью. Снегопад, пришедший с востока, и зимние холода загнали обитателей Большого Хакни в дома. Канун Рождества — время, когда люди запирают двери и закрывают ставни, поворачиваясь спиной к внешнему миру. Немногие, кто все-таки выползли на улицу, оглядывались на звук пропеллеров, на легкое движение воздуха от проплывающей вверху массы дирижабля: продавцы каштанов и горячего кофе, духовой оркестр миссии по распространению христианства среди аэриш, исполняющий рождественские гимны у Клэптонского виадука, припозднившиеся гуляки в выходных костюмах под тяжелыми шубами, ранние пьянчуги, бредущие домой из разных забегаловок и наспех отремонтированной таверны «Небесные рыцари». Как бы ни было обыденно это событие, ведь столько воздушных кораблей каждый день взлетали и садились в порту, все же не нашлось бы в Большом Хакни настолько низкой душонки, чтобы не поднять голову и не улыбнуться, когда на тебя набегает тень от дирижабля. Эверетт знал, что ему никогда не надоест стоять у обзорного окна и смотреть на мир, простирающийся у ног. И никогда он этого не забудет — потому что после сегодняшней ночи это уже никогда не повторится. Он не вернется больше сюда. Нельзя, невозможно. Совсем скоро, меньше чем через час, он увидит своего отца. Эверетт волновался так сильно, что его состояние граничило со страхом. Даже подташнивало чуть-чуть. Кажется, долгие месяцы прошли с тех пор, как он стоял у входа в Институт современного искусства в том, другом Лондоне, а люди Шарлотты Вильерс сбили его отца и забрали его в эту вселенную вместе с велосипедом. По-настоящему прошло чуть больше недели. Так легко перепутать пространство и время: промежуток в несколько дней смешался с расстоянием между мирами. Эверетт разрывался от волнения, предвкушения и страха, а еще — от чувства потери. Встреча с отцом означает прощание с командой «Эвернесс», с Макхинлитом и Майлзом О'Рейли Лафайетом Шарки, с Сен и Анастасией Сиксмит. Они вернутся на корабль и улетят в какой-нибудь безопасный порт, с которым у Британии нет договора об экстрадиции, а Эверетт с папой отправятся своим путем, странствовать по вселенным, туда, где их никто не найдет. Если бы можно было взять команду «Эвернесс» с собой в Стоук-Ньюингтон! Гораздо проще объяснить Лоре необходимость бегства в иную вселенную, если возле дома висит в воздухе двухсотметровый дирижабль. Однако это невозможно — только странники могут прыгать из одного мира в другой.
Вот Шарки возле рации, один наушник сдвинут на макушку, а под плащом наверняка спрятаны верные короткостволки. Шарки — трепач с манерами джентльмена-южанина и со Словом Божиим на устах. А много ли правды в том, что он о себе рассказывает? Когда ты одинокий изгнанник далеко от дома, остается прикрываться выдумками. Мастер-весовщик, солдат удачи, авантюрист и джентльмен — так он себя назвал, а Эверетт ответил: вратарь, математик, путешественник и странник между мирами. То, что повторяешь много раз, становится правдой.
