— Стекло поцарапано, придется теперь мастера вызывать, чтобы исправил, так?
В дверях Эверетт оглянулся. Невин укладывал в стеклянный ящичек два кольца с продетой сквозь них квитанцией.
«Я за вами вернусь, хоть через сто вселенных!»
Ну вот, деньги в кармане. Пусть и не совсем честно — по крайней мере, он мог на них смотреть и не представлять себе миссис Спинетти оплакивающей потерю. В одном фунте сто пенсов, как дома, но монеты разного достоинства здесь имеют свои названия, как в нашем мире в Штатах. Десять пенсов — шиллинг, двадцать пять — полукрона, пятьдесят — одна крона. Пять пенсов — пятак, а есть еще довольно редкая монетка под названием «флорин» — насколько понял Эверетт, стоимостью в двадцать пенсов.
Деньги в кармане… Надолго их не хватит. А пока Эверетт торчал в ломбарде, улицы совсем опустели. Резкий ветер гнал по улице бумажный мусор, швырял мокрый снег в лицо, продувая насквозь даже спортивный костюм Эверетта. Декабрь во всех вселенных. Эверетт вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Чужак в незнакомом мире. Здесь все другое. И домой вернуться нельзя. Невозможно заявить: «Я бросаю игру!», выключить компьютер и отправиться пить чай с овсяным печеньем. Не позвонишь своим: «Приезжайте за мной!» — и машина будет через полчаса. Никто в этом мире не был еще так далеко от дома, как он. Самый одинокий человек во всех мирах… Нет, понял он вдруг, и сердце заколотилось от надежды и страха перед тем, что ему предстоит. Он не один — где-то там, в Тайрон-тауэр, его папа. И все-таки так далеко от дома, и так много нужно сделать, а он ужасно устал. Устал каждой клеточкой, каждой молекулой. Чтобы попасть домой, нужно исполнить задуманное. А план такой шаткий, так много в нем пробелов и слишком многое зависит от везения. Безнадежно! Правда, это единственный план, у которого есть хотя бы мизерный шанс на успех. С другой стороны, даже такого шанса не будет, если Эверетт замерзнет до смерти, ночуя на чьем-нибудь пороге, или его арестуют за бродяжничество. Он видел по дороге несколько гостиниц: ярко освещенные окна и нарядные люди, собирающиеся праздновать Рождество. В такой переночуешь — и прощай денежки, добытые с таким трудом. Как-то он не продумал, что нужно еще и спать… а прежде того необходимо поесть.
Над головой загрохотал поезд. Интересно, они всю ночь ходят? Что, если купить билет до следующей остановки да так и ездить кругами? Можно подремать под перестук колес. Дома Эверетт несколько раз ездил ночным поездом. Надо думать, в здешнем Лондоне они не менее страшные. В запотевших окнах можно было разглядеть силуэты поздних пассажиров. Люди едут домой — в Барнет и Эрлсфилд, Хэрроу и Уилдстоун, Хакни и Стоук-Ньюингтон. Новая мысль вспыхнула неожиданно, даже дыхание перехватило. Поехать туда… По крайней мере, места знакомые. Пусть улицы называются по-другому, расположены они здесь так же, как там. Возможно, здесь тоже есть дом номер сорок три по Родинг-роуд. А из летней времянки на задворках дома номер двадцать получится вполне неплохая зимняя спальня для путешественника между мирами. Возможно, в конце улицы есть и Собачья радость, и садовые участки в конце ее, где стоят сарайчики с инструментами, а также скамеечки и диванчики, которые притащили сюда владельцы, чтобы сделать из своего садика нечто вроде гостиной на свежем воздухе. А если ничего этого нет, — может, найдется викторианское кладбище с мраморной беседкой посередине. Эверетт не боялся мертвецов. Они спят крепко и не храпят.
Рассыпая синие искры, промчался еще один поезд. Эверетт решительно зашагал к неоновому символу надземки: буква «V» в красном круге.
Девочка вошла в поезд у собора Святого Павла. Эверетт на нее и внимания бы не обратил, если бы она не уселась прямо напротив него. Зачем было идти чуть ли не через весь вагон? И так почти все места свободны.
Эверетт как раз изучал карту на экране «Доктора Квантума». Он как можно незаметнее сунул планшетник в рюкзак. Пискнул предупреждающий сигнал, двери закрылись, поезд, набирая ход, помчался по рельсам, огибающим грандиозную в свете прожекторов массу знаменитого собора. Эверетта вдруг скрутила ностальгия. Собор Святого Павла, неизменный вплоть до мельчайших деталей — словно кусочек родного мира, каким-то чудом попавший в эту чужую вселенную.
