– Только ленивец да тихоход ездит верхом, – заявил четвертый.
Тут изумленный путешественник вскричал:
– Друзья мои, раз лошадь у меня украли, вы кинулись наперебой отмечать мои промахи и недостатки. Однако странно: ни слова упрека не нашлось у вас для вора!
Четверо поэтов сидели вкруг стола, на котором стояла чаша с пуншем.
– Мнится мне, – изрек один, – я вижу своим третьим оком, как аромат этого вина парит в пространстве, подобно птичьей стае над неким волшебным лесом.
– А я своим внутренним ухом слышу пение тех призрачных птиц, – промолвил, подняв голову, другой. – И напев пленяет мое сердце – так белая роза заточает пчелку в свои лепестки.
– Я притрагиваюсь к этим птицам своей рукою, – произнес третий, воздев руку и закрыв глаза. – Я чувствую, как их крылья, словно дыхание спящей феи, касаются моих пальцев.
Тогда встал четвертый и, подняв чашу, сказал:
– Увы, друзья! Видно, притупились у меня и зрение, и слух, и осязание. Ни увидеть аромат этого вина, ни услышать его песнь, ни ощутить, как трепещут его крылья, я не в силах. Я только и различаю, что само вино. Посему я должен теперь его выпить – оно обострит мои чувства и поднимет меня до ваших блаженных высот.
И, приникнув к чаше губами, он выпил все ее содержимое до последней капли.
Три поэта, разинув рты, в ошеломлении уставились на него, и во взгляде их была жгучая – вовсе не лирическая – злоба.
Сказал флюгер ветру:
– До чего ж ты настырный и нудный! Разве не можешь не метаться вечно из стороны в сторону, а дуть мне прямо в лицо? Ты нарушаешь мое богоданное постоянство.
Ничего не сказал в ответ ветер – лишь рассмеялся в пространстве.
Однажды старейшины города Арадуса явились к царю с просьбой издать указ, запрещающий народу употребление вина и прочих хмельных напитков в пределах их города.
Царь же повернулся к ним спиной и со смехом удалился.
Старейшины вышли от царя обескураженные.
У дворцовых ворот они повстречали главного придворного советника. Тот заметил, что они расстроены, и догадался, в чем дело.
И тогда он сказал:
– Как жаль, друзья мои! Застань вы государя пьяным, он бы непременно удовлетворил вашу просьбу.
Из глубины моего сердца
Из глубины моего сердца поднялась птица и полетела в небо.
Все выше и выше она взмывала, но при этом становилась все больше и больше.
Сперва была с ласточку, потом с жаворонка, потом с орла, потом величиною с весеннее облако и наконец она уже застила собою все звездное небо.
Из глубины моего сердца в небеса взмывала птица, разрастаясь в полете. И все же сердца моего она не покидала.
* * *
О моя вера, мое неприрученное знание, как воспарить мне к твоей высоте, чтобы с нее увидеть сверхличие человека, начертанное на небесах?
Как обратить мне в туман это море во мне, чтобы унестись за тобою в безмерное пространство?
Как может заточенный в стенах храма узреть его золотые купола?
Как простереть сердцевину плода, да так, чтобы она объяла собою и сам плод?
О моя вера, я в цепях сижу за этими засовами из серебра и эбенового дерева и не могу лететь за тобою.
И лишь одним пребуду я утешен: пусть в небеса подымаешься ты из моего сердца – именно оно заключает тебя.
Царица Ишаны мучилась в родах, и царь с вельможами, затаив дыхание, с тревогой ожидали исхода в огромном зале Крылатых Быков.
На склоне дня во дворец явился запыхавшийся гонец, пал ниц перед царем и сказал:
– Я принес радостную весть владыке моему царю и царству, и рабам царя. Михраб Жестокий, твой заклятый враг, царь Бетруна, – умер.
Как услыхали это царь с вельможами, разом поднялись и возликовали: ведь могущественный Михраб, проживи он дольше, непременно захватил бы Ишану и увел ее жителей в полон.
Тут в зал Крылатых Быков в сопровождении царских повитух вошел придворный лекарь и, пав ниц перед царем, сказал:
– Владыка мой царь будет жить вечно, и в бесчисленных поколениях будет он править народом Ишаны. Ибо у тебя, о царь, в этот самый час родился сын, твой будущий наследник.
И опьянилась тогда радостью душа царя: ведь и смерть врага, и рождение сына, утвердившее царское родословие, пришлось на одно время.
