- До лета еще далеко! - удивилась Маша.
- Знаю. А думать загодя надо, - заметил Санька. - Слышала про ребят из Локтева? Все прошлое лето в поле работали. Сами пахали, сами сеяли! И знаешь хлеб какой вырастили…
- Ну и что, Саня, что? - с нетерпением прервала его Маша.
- Вот и мы со Степой Карасевым в бригаду думаем записаться.
- В бригаду? - остановилась Маша.
- Да! К матери к моей. Слыхала, какое она дело начинает?.. Ты моего отца хорошо помнишь?
- Дядю Егора? А как же! - оживилась Маша. - С ним по грибы хорошо было ходить - всегда полный кузовок наберешь. А какие он нам свистульки голосистые делал!..
- То дело десятое, - перебил Санька, - я о другом. Помнишь, он целину начал поднимать за оврагом, на Старой Пустоши?
- Ну, помню… - ответила Маша.
- А засеять не успел - война помешала. Вот матери и запала думка: вырастить в этом году хлеб на Старой Пустоши…
- Погоди, Саня, погоди, - перебила его Маша. - У тети Кати уже есть делянка… на ближнем поле.
- Это само собой. Она за ее бригадой так и останется. А на Старой Пустоши - это добавочно.
- А управится тетя Катя?
- Ей Татьяна Родионовна пополнение дает из комсомольцев - Лену Одинцову с подругами. А только матери все равно людей не хватает.
- Нет, не примут вас, - вздохнула Маша.
- Это почему же? - обиделся Санька. - Что я, работать не умею? Вот скажу матери - и запишет. Ей теперь в бригаде каждый человек дорог… - Он покосился на девочку: - Желаешь, могу и тебя записать.
- Правда, Саня? - обрадовалась Маша. - Я ведь тоже могу и полоть и жать…
- Мое слово твердое, - заверил Санька. - Сказал - значит, запишу.
- И знаешь, Саня, - загорелась девочка: - если бы Старую Пустошь да тем зерном засеять, что твой отец вырастил! Ты видел его? Оно где хранится? Мать твоя знает?
- Наверное, знает, - не очень уверенно ответил Санька.
- Зайдем к вам, Саня, спросим тетю Катю.
Изба Коншаковых стояла на том конце деревни, который в Стожарах назывался Большим, и смотрела окнами на реку. Она была построена прошлым летом на месте добротного пятистенного дома, сожженного немцами. Маленькая, в два окна, собранная из обгорелых бревен, изба выглядела невзрачно. Многое еще было недоделано: крыша над двором покрыта только наполовину, мох и пакля из стен торчали клочьями, ступеньки на крыльце еле держались. «С боков не дует, сверху не льет - жить можно. А красоту и попозже наведем», - говорила обычно Катерина Коншакова.
Санька с Машей вошли в избу. Санькина сестрица, Феня, с жесткими косичками, такая же, как и Санька, белобрысая, в звездчатых золотых веснушках, только пониже ростом, подметала пол.
В углу Никитка, толстый восьмилетний увалень, забавлялся с котенком - приучал его бегать с завязанными глазами.
- А тетеньки Катерины нету? - спросила Маша.
- Ничего. Мы без нее поищем, - сказал Санька.
Он осмотрел сени, чулан, заглянул во все старые кадки, ящики, ведра. Ему уже не терпелось обшарить весь дом.
Он заметил под кроватью крашеный фанерный ящик, тот самый, в который мачеха, проводив отца на фронт, сложила его костюм, рубахи, кое-какой инструмент и брезентовый портфель, до отказа набитый книжками и бумагами. «Вернется жив-здоров, все найдет в сохранности», - сказала тогда Катерина.
Санька вытащил ящик из-под кровати и принялся рыться в вещах. На пол полетел столярный и сапожный инструмент, какие-то бумаги.
- Саня, - остановила его Маша, - может, подождем… мать браниться будет…
- Мамка идет! - вдруг вскрикнула Феня, заглянув в окно.
