— Нет их уже, лейтенант. Такие хлопцы были, такие хлопцы! А кто с вами остался?
— Со мной отошли Готванюк и Литвак.
— Ну?! И оба живы?
— Дожидаются меня в деревне. Надеюсь, дождутся.
Через несколько минут Беркут уже был в форме немецкого унтер-офицера. И хотя мундир оказался несколько тесноватым, все как-то сразу признали в нем «настоящего немца». Есть у него дар перевоплощения, есть.
— Лесок этот небольшой, — чеканил Громов сухим командирским тоном. — Через полчаса фашисты, которых мы отогнали, вернутся с подкреплением и сразу же окружат и прочешут его. Я тут неподалеку говорил с одним стариком. Он сообщил, что километрах в двух отсюда начинается Черный лес. Правда, добираться до него придется через поле, шоссе и железную дорогу. Но выбора у нас нет. Десять минут вам на то, чтобы перевязать друг друга и приготовиться к маршу. Винтовки пока спрячем здесь…
— Что значит «спрячем»? — подозрительно покосился на него худощавый, по-мальчишески вспыльчивый ефрейтор Костенко, которому вся эта история с появлением и исчезновением лейтенанта (вкратце пересказанная Крамарчуком, пока Громов переодевался) жутко не понравилась. — Может, ты прикажешь нам еще и руки поднять?
— Именно это я собираюсь приказать, — твердо, с полным спокойствием ответил Громов. — Вы превратитесь в пленных, которых я буду вести на сборный пункт, в тыл, чтобы сдать. Не волнуйтесь, проведу чисто. Слава Богу, не раз видел, как это делают немцы.
Корнев, Костенко и Бужич растерянно переглянулись. Но и доверия к нему не прибавилось. Что же касается Крамарчука, то, глядя на спокойное, волевое лицо Громова, он впервые за эти четыре недели блужданий по тылам противника почувствовал себя более-менее уверенно. Он понимал, что выходить вот так, без оружия, да еще среди бела дня — огромный риск. Однако только он один знал Громова и поэтому, ни минуты не колеблясь, поддержал командира.
Позже фашисты, сплошным потоком двигавшиеся по шоссе, видели, как рослый, уверенный в себе унтер с засученными рукавами вел четверых пленных красноармейцев. Один — четверых! У кого были фотоаппараты, спешили запечатлеть этот эпизод войны как свидетельство настоящего арийского духа.
Унтер-офицер вел пленных обочиной, на запад, в тыл, чтобы сдать на сборный пункт. Ни в его действиях, ни в поведении испуганных, покорных судьбе русских не было ничего такого, что вызывало бы сомнение.
Подталкивая дулом автомата то одного, то другого «пленника», Беркут просил прикурить у мотоциклистов, охотно отвечал на вопросы какого-то офицера в черном мундире… И Николая поражало, с каким удивительным спокойствием он держался при этом. Что же касается остальных бойцов, то им просто не верилось, что среди измученных, растерянных окруженцев, мечущихся по вражеским тылам в надежде вырваться из этого ада, вдруг может оказаться человек, который хладнокровно общается с врагами, в совершенстве владеет их языком и вообще чувствует себя так, словно воюет в тылу врага по крайней мере два-три года.
* * *
Приметив на другой стороне шоссе разрушенное село, Беркут перегнал своих «пленных» через дорогу и повел к руинам, за которыми, метрах в пятистах, млел под полуденным солнцем спасительный лес. Казалось — все. Теперь уже ничто не сможет помешать им скрыться в чащобе. Однако пройдя еще немного, они увидели в низине за селом подбитый немецкий танк, возле которого копошились двое гитлеровцев.
Вермахтовцы тоже обратили внимание на странную процессию, двигавшуюся почему-то… в сторону леса. Один из танкистов, правда, не придал этому особого значения и скрылся в башне. Зато второй, офицер, не в меру придирчиво оглядел унтера и пленных и, не задав ни единого вопроса, неожиданно выхватил пистолет.
Крамарчук и его товарищи уже готовы были кинуться врассыпную, полагаясь каждый на свое счастье. Не растерялся лишь Громов. Он гаркнул на них ломаным русским: «Стоять на месте, свиньи!» — подбежал к офицеру и, отдав честь, начал докладывать, что, по приказанию своего командира, ведет расстреливать пленных комиссаров. Подальше от дороги.
Офицер внимательно выслушал его, вроде бы успокоился, но все-таки велел предъявить документы. Громов подал ему какие-то бумаги, однако рассмотреть их офицер не успел. Стоило ему опустить глаза, как Андрей молниеносными ударами в висок и гортань свалил его на землю, мигом обезоружил, вскочил на броню танка и выстрелил во второго фашиста, голова которого как раз показалась над люком. Быстрота, с которой действовал Беркут, казалась сверхъестественной. И когда, собрав последние силы, раненые «пленные» перебежали под прикрытием Беркута и Крамарчука к лесу, даже Костенко, который, как он потом признался, все еще подозревал, что Беркут завербован и подослан фашистами для какой-то хитромудрой провокации, наконец-то поверил ему. Поверил именно лейтенанту, но не в правдоподобность того, что с ним только что произошло. И через несколько часов к ним уже присоединились Литвак и Готванюк.
