– Я сейчас, – сказала девушка и, взяв двумя пальцами развевающийся ватманский лист, унесла его в дом. Через некоторое время она вышла оттуда с тарелками, вилками, рюмками. Поставив все это на стол, она опять исчезла в проеме дверей и появилась, держа в одной руке тарелку с помидорами, а в другой – хлебницу с длинной лепешкой лаваша.
– Я вам фруктов нарву, – сказал Виктор Максимович и, подхватив плетеную корзину, стоявшую в беседке, быстро удалился в глубину сада.
Девушка пошла мыть помидоры под краном. Взаимокасание струи воды и двух голых девичьих рук располагало к созерцанию в духе японцев.
Однако наше молчаливое созерцание прервал некий толстый небритый человек в мятой рубашке навыпуск, появившийся, как и мы, со стороны моря. В руке он держал приемник «Спидола». Кстати, все прибрежные участки этого поселка имеют по два входа; один со стороны моря, а другой со стороны железной дороги и шоссе.
– Здравствуйте, – сказал человек, подойдя к столу и удивленно оглядывая нас, – а где Виктор Максимович?
– Фрукты собирает, – ответил аспирант, – позвать?
– Не надо, я подожду, – ответил толстяк и уселся на скамью. Он некоторое время так сидел, как кошку, держа на коленях приемник, и, надув губы, что-то беззвучно насвистывал, скорее всего изображая непринужденность. По-видимому, он здесь не ожидал чужих людей и теперь считал, что его затрапезный вид создает неправильное представление о его духовной сущности. Чувствовалось, что ему не терпится исправить эту ошибку.
– Извините, – вдруг сказал он, перестав беззвучно свистеть и оглядывая нас, – ви кто будете?
– Мы друзья Виктора Максимовича, – сказал я.
– Аха, друзья, – согласился толстяк и, дав себе время осознать этот факт, добавил, кивнув на махолет: – что-нибудь из него вийдит? Только правду – как мужчины мужчине!
– Уже вышло, – сказал аспирант, – он несколько раз взлетал.
– Взлетал, что такое! – взмахнул толстяк одной рукой, другой продолжая придерживать на коленях приемник. – Отсюда хотя бы до Очемчири может пролететь?!
Девушка, стоявшая у стола и нарезавшая помидоры, замерла и тревожно посмотрела на толстяка, видимо, стараясь представить, как далеко отсюда находится Очемчири.
– Пока нет, но обязательно пролетит, – сказал аспирант.
Девушка благодарно посмотрела на него и взялась за помидоры.
– Двенадцатый номер видите? – сказал толстяк, туго оборачиваясь к махолету и показывая на цифру.
Мы взглянули на цифру, а потом на толстяка.
– Двенадцать «Жигулей» он мог купить на деньги, которые всю жизнь тратил на свои аэропланы! – воскликнул толстяк. – Чтобы я своими руками свою маму похоронил, если неправда!
Мы промолчали.
– Ви не думайте, – через некоторое время, поуспокоившись, добавил он, – я его, как брата, уважаю… Двадцать лет соседи… А там, внизу, кто стоит, знаете?
Он кивнул в сторону моря, явно думая, что мы вошли в калитку со стороны железной дороги.
– Видели, – сказал я.
– Э-э-э, – закачал головой толстяк и добавил: – Политика…
Возможно, он еще что-то хотел сказать, но тут из сада с корзиной в руке вынырнул Виктор Максимович.
– Привет, Виктор! – сказал толстяк.
– Здравствуй, Зураб! – ответил Виктор Максимович и поставил корзину на стол.
– Звук барахлит, – сказал толстяк, приподымая «Спидолу», – вот эти прибалты совсем халтурчики стали. Хуже наших.
– Оставь, посмотрю, – сказал Виктор Максимович не глядя и добавил, отбирая у девушки лаваш, который она взялась нарезать, – лаваш не режут, а рвут.
В саду уже было сумеречно, хотя сквозь виноградные листья еще был виден догорающий над морем закат.
Виктор Максимович стал быстро рвать лаваш, раздергивая его, как гармошку.
– Пока, Виктор! – сказал толстяк и поднялся.
– Оставайся, выпьем по рюмке, – предложил Виктор Максимович, расправившись с лавашем.
– Ради бога, – сказал толстяк, останавливаясь и беспомощно приподымая руки, – гости ждут дома!
– Ладно, – сказал Виктор Максимович, – завтра к вечеру заходи!
Толстяк исчез в уже сгущающихся сумерках.
– Людочка, свет! – сказал Виктор Максимович, вынимая из корзины инжир и груши.
Мы расселись за столом и приступили к еде и выпивке. Мне не понравилось, как аспирант выпил две первые рюмки. Та особая, как ее ни скрывай, хищность, с которой он отсосал их, подсказывала, что огонек там, внутри него, уже горит и требует топлива. Впрочем, может, это мне и показалось.
