Стало слышно, как на пристанях Тиджра перекликаются лодочники.
– Так ли это? – тихо спросила Ситт-Зубейда.
Черная радужка глаз Мараджил, казалось, не отражала дневного света.
Вдруг парсиянка улыбнулась:
– Зубейда, про меня и моего сына тебе будут говорить в оба уха. Не переставая. Потому что супруга нашего, Харуна ар-Рашида – да будет доволен им Всевышний! – видать, попутал див, когда он составлял завещание. Не бывает у царства двух наследников, не бывает у царства двух правителей. Не должно быть такого, чтобы один сидел властителем здесь, в столице, а другой – во всем ему равный – полноправным владетелем в Хорасане. Нельзя делить страну между двумя братьями. Это соблазн, Зубейда, а посланник Всевышнего говорил, что верующему должно бежать соблазна.
– К чему ты клонишь, Мараджил? – прищурилась мать халифа.
– Абдаллах аль-Мамун во всем покорен брату. Но мне говорят, что ты и твой сын сговариваетесь против правителя Хорасана, чтобы отнять у того права престолонаследника и вотчину, а самого убить или заточить в темницу по ложному обвинению в измене халифу. Вот к чему я клоню, о Зубейда.
– Про меня и моего сына тебе будут говорить не переставая, о Мараджил, – усмехнулась Ситт-Зубейда. – Аль-Мамун сидит в самой богатой провинции аш-Шарийа и ничем брату не обязан, в то время как аль-Амин, не в пример ему, связан тяжелыми обязательствами. Нарушив любое из них, он теряет власть над халифатом. Такова воля Харуна, и это завещание лежит в Ятрибе у Черного камня Али.
– Ятриб сожжен, и клятвы верности сгорели вместе со святилищем Камня, – тихо отозвалась Мараджил.
Женщины помолчали.
Зубейда вздохнула и нарушила молчание первой:
– Каковы же замыслы твоего сына относительно того дела?
Парсиянка скривилась:
– А мне почем знать? Абдаллах смотрит в рот своему вазиру!
– Хм, – отозвалась Зубейда. – А моего дурачка, как телка, водит за собой его вазир…
– Если б только он… Госпожа Хайзуран, – прошипела Мараджил, – зря ополчилась против сына. Вот Иса ибн Махан, тот и впрямь сбил халифа с пути истинного…
При упоминании имени ненавистного начальника тайной стражи Зубейду перекосило. Не сдержавшись, она проговорила:
– Да будет доволен Хайзуран Всевышний! Свекровь не успела совершить столь многого…
– Да будет Он ей доволен, – согласно кивнула Мараджил – и, сверкнув глазами, провела ладонями по лицу.
* * *
Баб-аз-Захаб, ночь
Попойка была в самом разгаре. Халиф, заливисто хохоча, бросал мальчикам серебряные монеты. Гулямчата, хихикая, ползали на четвереньках, собирая блестящие дирхемы. Ковры и стриженую траву устилали лепестки и бутоны роз, мальчишкам приходилось ворошить благоухающие красные и розовые лепестки, чтобы откопать монетки. В воздухе стоял тяжелый аромат амбры и мускуса – от свечей и тазов для умывания рук.
Нуалу сглотнул и пробормотал:
– Какая мерзкая вонь… пахнет словно кошки нассали…
– Терпи, – прошипел Иорвет.
Они стояли недалеко друг от друга – под соседними арками павильона над прудом. В саду веселился халиф с сотрапезниками, над головами шебуршались и пересмеивались женщины. Невольницы сидели на балконах, у окон-смотрилен, топотали по переходам, по лесенкам, по тиковым полам крошечных комнат. Трехэтажный павильон, полный женщин: десятки, десятки любопытных глаз, жадных ртов, разбухающих грудей, похотливых рук, жаждущих фарджей. Жара спала, но темнота не принесла облегчения – сумеречники чувствовали мысли женщин, как липнущую к телу пропотевшую одежду.
Мимо Нуалу шмыгнула тень – девка под покрывалом, лицо до половины закрыто тканью. На аль-самийа женщины не обращали внимания – что с них взять, статуи немые и в доспехи закованные. Обычно не обращали внимания, точнее сказать…
Навстречу рабыне из-за угла выдвинулась толстая пыхтящая фигура. Девка кивнула. Круглоголовый силуэт кивнул в ответ – и засеменил к пирующим.
Похоже, письмо Хафса достигло цели, мысленная речь Иорвета отдавала холодом злости.
Нуалу подумал в ответ: Будет приятно посмотреть на то, как ее побьют палкой.
Лаонец еле сдержался, чтобы не зарычать. И зло прижал уши.
Из сада к павильону быстро шли – двое. Кругломордый Фаик – и сам халиф. От аль-Амина шибало пьяной, мутной, нерассуждающей ненавистью и злобой, как если бы запах нечистот соединился с вонью перегара. Нуалу снова сглотнул – только бы не стошнило…
