Берник. Да, да, да, но...
Йухан. И, наконец, разве не ради Бетти ты решил тогда покончить эту интрижку с мадам Дорф? Как раз, чтобы порвать совсем, ты и пришел к ней в тот вечер.
Берник. Да, в тот злополучный вечер, когда этот пьяница вернулся домой... Да, Йухан, я пошел тогда ради Бетти, но все-таки... И вот ты великодушно обратил на себя все подозрения и уехал...
Йухан. Не надо угрызений, дорогой Карстен. Мы же тогда сообща так порешили. Нужно было спасать тебя, а ты был моим другом. Я ужасно гордился твоей дружбой. Еще бы! Я тянул тут лямку мелкого провинциального обывателя, а ты вернулся из-за границы таким важным, модным кавалером, пожил и в Лондоне и в Париже. И ты удостоил сделать меня своим приятелем, хотя я и был моложе тебя на четыре года. Конечно, ты тогда ухаживал за Бетти, теперь я это понимаю, но тогда я чертовски гордился твоей дружбой! И кто бы не гордился? Кто не пожертвовал бы собою ради тебя с радостью? Тем более, что грозило это не бог весть чем. Посплетничали бы в городе с месяц, да и позабыли бы. А мне предстояло вырваться на волю, поглядеть на белый свет.
Берник. Гм... Говоря откровенно, дорогой Йухан, тут все еще не совсем позабыли об этой истории.
Йухан. Не позабыли? Ну и пускай. Мне не будет от этого ни тепло, ни холодно, когда я опять засяду у себя на ферме.
Берник. Ты, значит, собираешься опять уехать?
Йухан. Разумеется.
Берник. Надеюсь, однако, не так скоро?
Йухан. Нет, возможно скорее. Я ведь только ради Лоны сюда приехал.
Берник. Ради Лоны? Как так?
Йухан. Да видишь ли, Лона теперь не так уж молода и в последнее время сильно стосковалась по родине. Но ни за что бы в этом не созналась. (С улыбкой.) Как же можно было оставить без призора меня, ветрогона, который уже в девятнадцать лет успел так отличиться...
Берник. Ну, и...
Йухан. Да, Карстен, как мне ни совестно, приходится признаться тебе...
Берник. Надеюсь, ты не посвятил ее в эту историю?
Йухан. То-то, что посвятил. Знаю, что нехорошо сделал, да так уж вышло. Ты себе представить не можешь, чем была для меня Лона. Ты ее всегда терпеть не мог, но для меня она была просто родной матерью. В первые годы, когда нам приходилось крутенько, как она работала! И затем, когда я долго хворал, ничего не мог зарабатывать и не в силах был помешать ей, она пошла петь по кофейням, произносила публичные речи, за которые ее поднимали на смех; даже сочинила какую-то книгу, над которой потом сама и плакала и смеялась, - и все это, чтобы выходить меня! Мог ли я после всего этого равнодушно смотреть, как она, не щадившая себя ради меня, всю эту зиму изнывала от тоски? Я не мог, Карстен! Ну и сказал ей: "Поезжай, Лона, не бойся за меня, я не так легкомыслен, как ты думаешь". И вот тогда она и узнала все.
Берник. Как же она отнеслась?
Йухан. Она справедливо рассудила, что раз я действительно не чувствую за собой вины, то почему бы и мне не махнуть сюда на побывку? Но ты будь спокоен, Лона не проболтается, да и я в другой раз буду держать язык за зубами.
Берник. Да, да, надеюсь.
Йухан. Вот моя рука! И не будем больше говорить об этой старой истории. К счастью, кроме этой глупости, за нами, я думаю, других не числится. Теперь я хочу хорошенько воспользоваться теми немногими днями, которые мне остается еще пробыть здесь. Ты себе представить не можешь, какую славную прогулку мы сделали сегодня утром. Кто мог бы подумать, что из той девчонки, которая бегала тут в театре, изображала разных амурчиков... Но что сталось с ее родителями?
Берник. Да я, мой друг, ничего больше не знаю, кроме того, что писал тебе вскоре после твоего отъезда. Надеюсь, ты получил оба моих письма?
Йухан. Как же, как же, оба. Этот пьяница бросил ее?
Берник. Да, и потом в пьяном виде сам убился до смерти.
Йухан. Она потом тоже недолго прожила? Но ты, конечно, потихоньку делал для нее что мог?
Берник. Она была горда, никому ни словом ни о чем не обмолвилась и не хотела принимать никакой помощи.
Йухан. Но ты, во всяком случае, правильно поступил, что взял к себе Дину.
Берник. Да, разумеется. Впрочем, это, собственно говоря, Марта устроила.
