— Дедушка! Совсем уже выздоровели?
— Э-э, меня убить не так-то просто! — ухмыльнулся дед Конон. — Шкура толстая. Одних шрамов да рубцов три слоя. Японец катовал пять суток, да так и бросил в канаву, думал кончусь… В гражданскую один петлюровец на кусочки побил об меня приклад моей винтовки. Добрая была винтовка, совсем новая… А сколько походило по спине панских канчуков, и не сосчитать!
— Дедушка, чьи сапоги?
— Нового учителя.
— Учителя? — насторожился Гриша. — Сам приходил?
— Проходит мимо окна. Вижу, сапог у него совсем распался, ну и постучал, зазвал его.
Когда Гриша вошел в хату, в нос ему ударил запах распаренных вьюнов, которые мать вынимала из печи.
В коминке[9], потрескивая и помигивая, горела лучина. Склонившись над лавой, дед не спеша вбивал деревянный гвоздь в подошву старого сапога.
Тяжелая, замусоленная лава из дубовой плахи, толщиной в четверть и шириной в аршин, тянулась через всю комнату от двери до икон. Обычно на ней размещалась вся семья. А когда случались гости, то и спали друг за другом — один в святой угол головой, другой — к порогу. На лаве, возле двери, стояло ведро с водой. На большом деревянном гвозде, — пакиле, — вбитом в давно не беленную стену, висела медная кружка, сделанная дедушкой из орудийной гильзы. Рядом с ведром, почти у самого порога, чтобы не сорить по всей хате, и расположился со своим инструментом дед Конон. А возле стола, в полутьме, куда не достает свет коминка, сидел могучего сложения человек в яловичных сапогах с длинными, выше колен, голенищами, в черной кожаной куртке. В зубах за тонкий, изогнутый вопросительным знаком хвост он держал деревянного чертика с маленькими навостренными вперед рожками и чутко поднятыми вверх собачьими ушами. Из оскаленной зубастой пасти и даже из куцых ушей этой замысловатой трубки валил густой табачный дым. Это был главный графский егерь по прозвищу Крысолов. Человек он с виду суровый. Голубые глаза холодные, строгие. А с простыми людьми он добряк. Вся семья Багно в неоплатном долгу у Ивана Петровича. В 1923 году он помог покойному отцу Гриши вырваться из немецкого плена. Много лишений перенесли беглецы на пути из Германии в Морочну. Да не одинаково сложилась их дальнейшая жизнь. Харитон Крук так и не сумел выбиться из нужды, в которую влезла его семья за время войны. А Ивану Петровичу повезло с первых дней. Он был страстным и отчаянным охотником. И за это понравился графу Жестовскому. Сначала граф взял его егерем. А потом доверил все охотничье хозяйство. И не ошибся: Иван Петрович умел не только выслеживать зверей, но и приручать их.
Однажды зимой, наведавшись из Варшавы, граф из окна своей виллы увидел на просеке всего в ста метрах лосей, окруживших стожок сена. Лоси беспечно объедали стожок и не обращали внимания на громкий разговор во дворе. Это понравилось графу, а особенно графине и ее гостям. Они чаще стали приезжать зимой в этот лес. Гости фотографировали лосей из окна и завидовали графу, нашедшему такого зверовода.
В озере Иван Петрович развел ондатр. Местные жители называли этих зверьков крысами. А самого зверовода прозвали Крысоловом. Фамилию Ивана Петровича — Волгин — постепенно забыли, и все обращались к нему только по прозвищу: пан Крысолов.
Осмотревшись в плохо освещенной комнате и заметив Крысолова, Гриша поздоровался. Поставил возле печки корзину с вьюнами. Сел на пороге и начал снимать мокрые постолы.
— Грыць, переобуйся в белые онучи, после ужина отнесешь сапоги…
— Учителю? — обрадовался Гриша и сразу же мысленно увидел гармошку: «Висит где-нибудь в углу и никто на ней не играет по целым дням».
— Ну что ж, Иван Петрович, снимай свой чоботок, — закончив сапог учителя, сказал дед Конон гостю.
Иван Петрович не спеша вынул из зубов чертика и, постучав блестящей, отполированной трубкой по подошве сапога, выбил пепел и остатки табака, потом старательно продул. Так же не спеша спрятал в карман куртки. И лишь после этого разулся и подал сапог.
— Вот тут где-то протекает, — показал он в том месте, где голенище сходится с задником. — На болоте проколол и домой пришел с мокрой пяткой. Хорошо, хоть пальцы остались сухими.
