В продолжение получаса хозяин и его верный слуга не переставали стучать и ломать. Если бы кто-нибудь увидел их в эту минуту, покрытых пылью и потом, то наверняка подумал бы, что они оба сумасшедшие. Наконец стены были оголены до самого камня, но ничто не указывало на существование тайного хода. То же повторилось и с полом. Все мраморные квадраты были подняты и сложены один на другой. Лантюр вместе с графом раздробили цемент и углубились под землю, однако их труды не были вознаграждены.
Хотя силы господина Керу подходили к концу, он не собирался признавать себя побежденным. Прервав молчание, он сказал:
— Теперь столовая. Это будет твое дело, я же возьмусь за библиотеку.
Более часа длились их работы, и в павильоне не осталось уголка, который еще не осмотрели. Закончив со столовой и библиотекой, Лантюр и граф сошлись в коридоре.
— Ну что? — спросил матрос, и в его голосе слышалось торжество. — Убедились теперь, капитан?
— Нет еще, — невозмутимо ответил господин Керу.
— Как? Мы уже все разломали!
— Все, кроме лестницы.
Лантюр, едва скрывая недовольство, подчинился воле хозяина, желая доказать ему, что он ошибся.
— После этого граф Керу будет знать, как слушать болтовню Сильвена…
Снова взялись за работу: Лантюр с предубеждением, а граф с твердым намерением сдаться только перед очевидностью. Вдруг матрос, начавший ломать первые ступени лестницы, громко вскрикнул:
— Тысяча чертей!
В ту же секунду этому возгласу ответил другой: граф торжествовал. Первые три ступени перевернулись, и Лантюр провалился в образовавшееся отверстие.
Существует ли на свете что-нибудь более печальное, нежели вид больничной палаты ночью, где тишина нарушается только душераздирающими стенаниями несчастных, пригвожденных к кроватям? Давид был помещен в особой палате, дверь которой оставалась полуоткрытой; через нее Сильвен, сидя у изголовья больного, видел длинный, освещенный лампами коридор. Доктор посетил Давида в полночь. Встретившись взглядом с Сильвеном, он лишь покачал головой и заметил, что жар становится сильнее и что он теряет надежду.
С тех пор как ушел граф Керу, Давид не произнес больше ни слова. По-видимому, жизненные силы стремительно покидали его, и только слабое дыхание говорило о том, что конец еще не наступил. Ровно в час в дверях показалась голова фельдшера.
— Ну что? — тихо спросил он Сильвена.
— Ничего нового…
Фельдшер на цыпочках подошел к кровати и стал вглядываться в лицо Давида.
— Что вы на него так смотрите? — спросил Сильвен.
Юный практик ответил не сразу.
— Кризис обычно наступает под утро, — сказал он наконец. — От его силы теперь зависит участь больного. Главное, чтобы он справился. Пока ваш друг дышит, есть надежда. Смотрите, не говорите с ним ни в коем случае. Постарайтесь избавить его от потрясений. Малейшее волнение грозит ему гибелью.
Фельдшер собирался выйти, но вдруг остановился и снова вернулся к Сильвену.
— Я слышал, при каких тяжелых обстоятельствах арестовали этого юношу, — проговорил молодой медик. — Если этой ночью он не будет бредить, то это послужит лучшим доказательством его невиновности.
— Объясните…
— Вы сейчас поймете. Бред есть не что иное, как сильное возбуждение мозговой деятельности. Человек, знающий, что он виновен в преступлении, испытывает в таком состоянии страшный ужас, который ему внушает совесть. Когда Макбет видит тень Банко[12] и пытается прогнать зловещих призраков, не находится ли он словно в припадке помешательства? Я только хочу сказать, что человек, перенесший такой страшный удар, как ваш друг, уже непременно выдал бы себя, если бы действительно был убийцей.
И, указывая на безмятежное лицо больного, он добавил:
— Это спокойное состояние доказывает его невиновность. Я от всей души желаю, чтобы мои слова подтвердились.
— Дай-то Бог! — проговорил Сильвен, пожимая руку фельдшера.
— Если вам будет нужна моя помощь, пришлите ко мне сестру милосердия, я тотчас прибегу.
В трудные времена неожиданное сочувствие совершенно незнакомого человека — настоящая отрада. Оно возвращает мужество и укрепляет силы. Сильвен посмотрел на Давида с меньшим беспокойством. Каково же было его удивление, когда он увидел, что больной приподнялся, открыл глаза и улыбнулся.
