Люди — волны, люди — полчище муравьев, дыша друг дружке в затылок, едут по эскалатору. И, надев на лица непроницаемые маски, разливаются по вагонам.
Кач. Осторожно, двери закрываются. Кач. Качается в глазах пассажиров трагедия, скука или тоска. И лишь у пятнадцатилетней девчонки мельтешит озорное счастье в фиалковых глазах.
Метро — сто лет одиночества. И Москва тоже. Здесь никто никому не нужен. Каждый, забившись под панцирь своих проблем, не замечает боли чужой. Маска на лице, вата в ушах, бельмо на глазах.
"Станция ”Китай–город"", — объявит механический голос, и разбежится врассыпную равнодушная людская толпа. По своим делам убегут люди, не потревожив зацементированное спокойствие дремлющей души. С мерцающим грохотом умчат вагоны в темные закоулки тайн и загадок. Лавина людская снежным комом рванется на свет и возрадуется. Солнцу. Которого так не хватает в метро. Вдохнут свежий воздух люди. Вместо него под землей — запах. Специфичекий аромат, в котором смешались смолы и пары железных механизмов с человеческими ощущениями и чувствами. Там соединяются вместе людское, механическое и отблеск огней ада. Эта атмосфера пропитывает каждого, ступившего в подземный мир метро. Где всегда будешь чувствовать давящую пружину земляного пласта, где доводит до слез тоскующие завывания скрипки. Здесь сплелись в клубок тишина и суета, и мраморные колонны станций хранят чужие тайны, а в людском безликом месиве каждый день растворяется последняя надежда и мечта.
Каждый день, каждый миг метряная мельница перемалывает судьбы, жизни, смех и слезы. Равномерно, безостановочно работают жернова, чтобы в итоге лишь пылью суеты незаметно осесть на рваных кроссовках заснувшего бродяги.
Последний день в Москве. Вдох–выдох. Гарь, шум, гул. По сути, этот город — лишь обтекаемый, неуловимый образ. Межпараллельный вневременной мираж суеты. Глаза "рвет" блеск начищенных витрин. И, как обычно, нет солнца. И, как обычно, — застывшее серое небо над головой, высокое небо.
Последние часы в Москве. Мыслями уже дома. Сердцем — здесь. Двойственность человеческой натуры рвет душу на куски. Словно птица, расправив крылья, облетаю свои владенья. В легких воздух свободы, чистый, хрустальный, несмотря на гарь, дым и грязь. Через широкие, бесконечные улицы, через проспекты, бульвары и вскоре зазеленеющие парки пересекаю город, прощаясь с каждым домом и закоулком. И на память раздариваю себя Москве. Как монетки в море бросают (в надежде вернуться), так и я "кидаю": сердце — в Чистые пруды, душу — возле Храма Христа Спасителя. И даже по Садовому кольцу, рядом с урнами для мусора валяются куски — части меня. На память. Чтобы вернуться.
Еще не тоска, предтосковье разливается по венам, когда всеми внутренними рецепторами ощущаешь: уже все. Не исколесишь завтра Тверскую, не спрячешься в тени величественных зданий, не побежишь наперегонки с ветром с Воробьевых гор. И, растворяясь в особенном гуле московских улиц, пытаешься напоследок вобрать его в себя, пропитаться им до самых кончиков пальцев. На память.
Запутавшись в сетях улиц, заплутав специально, с наслаждением вдыхаешь атмосферу потрепанных особняков. На антресоли моей памяти закидываю узкую щербатую улочку — параллельный мир громады–города, и белоснежную церковь с голубыми куполами у подножия высотной гостиницы (в самом центре современных новостроек), и Настасьину улицу, Поварской переулок, Гоголевский бульвар — все это мое, до капельки, до песчинки все это теперь в вечном хранилище воспоминаний. С ресниц срывает слезы ветер. Отдираю себя от Москвы, отвоевываю… Вдох–выдох. Покидаю столицу, меня уже нету. Напоследок вдыхаю высокое небо и гладко–холодные дома, вдыхаю суету улиц — отшум жизни.
Последние минуты в Москве, а потом разлука длиною в жизнь. Уставшая, разбитая, опустошенная, надышавшись Москвой, еду домой. На верхней полке, сжавшись в комок, рыдает тень моя, глотая слезы. Вдох–выдох. Москвой не надышишься.
