А по проселочной дороге уже никто не бродил. Трава щекотала ноги, мошки липли к губам, в воздухе разливались тишина и зной. Опять слепило глаза синее небо, яркое до неприличия, до ирреальности цвета. Это дачный сезон.
Жизнь за городом — вырванный кусок из обычной повседневности. Существование вне времени, вне пространства. Лес, река и тишина. 50 километров от города — и нет больше бешенства мегаполиса, вечной спешки, круговерти дней. Только покой. Малиновый рай да стрекот кузнечиков вместо городских шумов. Лишь иногда разрубит пополам воздух громкая песня. Донесутся с соседнего участка отголоски суеты: "Европа плю–ю-ю–с". И снова тишина. Лежа на мягкой траве, разглядываешь сквозь шелестящую листву деревьев кусочки неба. Может, это оно, счастье? И хлоп! Муравей, надоедливый нахал…
Уже осень. "Где же ты… Где же ты? ты… ты…" — шепчут губы молитву. Я расставляю в вазы бордовые дубки. И дом наполняется ароматом поздней осени цвета "бордо". Глубокий бархатный цвет — смесь крови и вина. Накатывает волной горечь об ушедшем лете, и растворяется в холодном осеннем тумане серый призрак прошлого… Где же ты?…
А по проселочной дороге уже давно никто не ходил. Трава "живая", не притоптана. И кругом такие просторы: рисовые чеки, переполненная река, зеркальное отражение в ней деревьев. И мы все идем, идем… Попутно замечая копошение лягушачьей семейки в огромной луже, и низкий полет аиста над полем, и рыбачью лодку, тихонько плывущую вниз по реке. Иногда совершаем "набеги" на усыпанные крупными ягодами коренастые деревца. Отчего ладони, губы и язык как будто в чернильных пятнах. Во всем виновата шелковица. Тутовая ягода. Здесь её можно собирать ведрами… которых у нас нет. Ни лукошка, ни кулечка. Только полные ладони ягод и переполненная счастьем душа.
Уже осень. И в опавших листьях, в холоде ночей, в какой‑то странно–навязчивой сезонной печали я ишу то состояние покоя, которое называют гармонией. Она появляется на миг. Яркая вспышка счастья. Мгновение, когда вдруг чувствуешь, как дышит этот мир, как бьется его сердце…
И все. Я расставляю в вазы бордовые дубки и прокручиваю кинопленку своих воспоминаний. Пытаясь в белом потолке разглядеть слепящее глаза летнее небо и вспомнить запах шелковицы, который… неуловим. Сладкий сок разукрашивает руки, подавленные ягоды превращаются в кашицу. Нет больше сил их есть, нет больше сил смеяться до упаду. Лето. Прошло.
Почему так легко нарушить гармонию? В тишину загородной жизни врывается грустная песня о вечной любви. И сердце, еще недавно переполненное покоем, начинает рыдать. Кто она, гармония? Она также неуловима, как запах шелковицы. Она также прекрасна, как безбрежное синее небо, и длинная нехоженая тропинка, и летний знойный день. А может, она и не существует вовсе? Гармония… Как нет запаха у сладких чернильных ягод.
Часть проследняя. Угасание
Никогда не любившая осень, смотрит в окно машины и поет песню хрустальным, чуть дрожащим голосом. Она поет об ушедшем лете, о котором больше не плачет. Желтый прохладный листок настырно бьется в стекло: "Пустите, пустите, мне страшно…".
Догорают костры незаметно — в парках жгут листву. Наступает тишина незаметно — птицы приглушают свои трели. Раз — закружил в венском вальсе ветер с тополями. Два — поцеловало в губы замороженное утро. Три — солнечный зайчик протирает сонные глаза. Он опять не услышал будильник, проспал…
Да, это осень: золоченые шапки деревьев, розово–серебристый закат, затуманенное солнце и бархатная россыпь хризантем.
Да, это она. Осень. Не слышны её шаги. Исчезло куда‑то бесстыдство знойного лета, смолкли сверчки — сторожа звездных ночей. Плавность движений и взглядов умиротворяют душу. А с неба сыплются грязные бриллианты. Дождь…
Каждый, кто не любит осень, всегда с замиранием сердца ждет её приближения. Как приговоренный ожидает своей виселицы или гильотины, подсчитывая последние дни, часы, минуты.
Угасание. Лета. Последнее его дыхание. Скоро наступит… смерть? Сон. Только сон. И дым от осеннего костра укутает в теплое одеяло.
Засыпание.
Надежды.
Осыпание.
Чувств.
