Вскоре мы пришли к довольно обширной пустыне и здесь сделали продолжительный привал, во время которого негры наполняли водой многочисленные фляги из тыквы или глины и собирали различные съедобные коренья и плоды.
Покончив с этими приготовлениями, мы вступили в пустыню. Нас ужасно поразил безотрадный вид этой бесплодной песчаной равнины, где на всем громадном ее протяжении не было видно ни единого кустика, ни малейшего пучечка травы, ничего, кроме однообразного сыпучего песка, столь легковесного, что при малейшем движении он взлетал вверх и подымал громадные облака тонкой, светлой пыли; ноги наши уходили так глубоко в этот песок, что мы с трудом выгребались из него, волоча одну ногу за другой. Но зато, когда настала ночь, мы были вполне вознаграждены за этот утомительный путь: не было надобности разводить костры, так как в этих местах не было никаких хищников, а главное, не было никаких москитов и других насекомых, так что мы могли беспрепятственно предаться сладкому сну и столь необходимому для нас отдыху. Поутру мы встали настолько подкрепленные и бодрые, что на этот раз могли почти весело продолжать свой путь.
Проходя по пустыне, мы видели много слоновых клыков, но слонов не встречали; оставалось только предположить, что сами слоны погибли при переходе через пустыню.
Но наши запасы воды истощились раньше, чем мы успели выбраться из пустыни, и мы испытывали страшные муки, идя под палящими, почти вертикальными лучами солнца в течение целого дня. Ночь также принесла нам мало облегчения, так как жажда продолжала мучить нас и ночью, а на следующий день, когда силы наши стали окончательно изменять, и мы уже обсуждали вопрос, не лучше ли лечь и предоставить нашим погонщикам приколоть нас и тем положить конец нашим мучениям, мы вдруг пришли к реке, которую, видимо, с большим старанием искали наши негры. Здесь все мы утолили свою жажду и остались отдыхать на берегу весь день, что для нас всех было крайне необходимо, так как даже сами негры были столь же измучены и истощены, как и мы. На следующее утро мы переправились через реку и углубились в лес; но так как лес этот тянулся по возвышенной местности, то москиты не так беспокоили нас, как на низменных местах побережья. Во все время нашего перехода лесом мы питались исключительно мясом птиц и животных, которых негры били с удивительной ловкостью своими копьями и стрелами.
Когда мы прошли лес, то вышли на большое открытое пространство, густо усеянное небольшими селениями и деревеньками, расположенными на расстоянии нескольких миль друг от друга. Каждая из этих деревень была окружена полями гвинейской пшеницы и кое-какими мелкими посадками. По пути мы весьма часто натыкались на группы негритянских хижин, покинутых их обитателями и наполовину разрушенных. Раньше, когда мы шли по побережью и до самой пустыни, мы нередко видели у туземцев европейское огнестрельное оружие, теперь же никакого иного оружия, кроме лука, стрел и копьев, в руках туземцев не видели. Проходя через какое-нибудь селение или деревню, мы каждый раз бывали окружены толпой любопытных, но вовсе не недоброжелательных людей, которые разглядывали нас, как диковинных зверей или птиц.
Однажды поутру мы прибыли в большой негритянский город; по мере приближения к нему наши погонщики стали принимать чрезвычайно важный, горделивый вид и погнали нас теперь впереди себя через толпу, словно похваляясь своей добычей, причем пели торжествующие победные песни и размахивали над головой своим оружием.
Пройдя таким образом более половины города, мы очутились перед группой домов или, вернее, хижин более щеголеватого вида, отделенных от остальных домов города высоким частоколом и представлявших собою, как мы узнали впоследствии, дворцовые помещения короля этой страны, предназначенные его женам и приближенным. Здесь нам пришлось прождать некоторое время за оградой, тогда как наши погонщики вошли в ограду и оповестили короля о том, какой дар они принесли ему.
Мы имели основание думать, что пленившие нас негры не были подданными этого короля, а, напротив, принадлежали к племени, воевавшему с ним и теперь решившему умилостивить слишком сильного для них врага принесением ему нас в дар. Наконец и нам приказали войти в ограду, и мы очутились в большом открытом здании, построенном, как и все остальные, из тростника и ветвей. В середине этого здания восседал прямо на полу, по-турецки, свирепого вида негр, которому прислуживали четыре молодые женщины. Он был стар, но ширококост и мускулист, худ, но, по-видимому, очень силен и весьма могучего сложения. Его угрюмые черты носили отпечаток свирепости и жестокости, а когда он делал движение рукой или ногой, видно было, что хотя он худ, но мускулатура его настолько развита, что едва ли кто посмеет с ним в этом поспорить. Что касается меня, то я никогда еще не видал такого человеческого экземпляра, являющегося столь ярким воплощением грубой животной силы и дикого варварства. Перед ним была разостлана циновка, и на ней разложены различные яства. За его спиной стояло несколько сановников с угрюмыми, мрачными лицами, державшие оружие короля, а по сторонам, на некотором расстоянии от этих сановников, стояли рядами другие негры с низко опущенными на грудь головами и скрещенными на груди руками, очевидно ожидая только приказания короля, чтобы тотчас привести его в исполнение.
