но странно он молчал: казалось, что в бокале
не темное вино, а темный день сверкал,
казалось, что его нетронутые дали
объятны, как клинка нетронутый металл.
на все маркграфство лег какой-то сумрак странный,
какая-то печаль, простите, марк-легла,
как будто времена закончились все сразу
за гранью дождевой оконного стекла
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОСЕНИ
во всех прошедших днях есть нечто голубое:
ну например их цвет прозрачно-голубой —
пробитый цвет знамен в разгар звенящий боя,
когда пасует смерть перед самой собой.
но есть другие дни, их цвет еще не назван
и не пробит еще ни пулей, ни клинком —
он хрупок, словно дождь, но прочен, как ненастье,
когда оно шумит в раздумьи ни о ком.
чтоб осень удержать, деревья и ограды
удерживают все: и даже некий цвет —
который никогда, а может быть однажды
названье обретет — хрустящее, как свет
* * *
где колебался почерк ливня,
как строки строгого письма,
стоял сентябрь неторопливый,
пронзенный шпагою весьма.
и кровь, забрызганная светом
послеполуденных лучей,
бесшумно смешивалась с ветром
все горячей и горячей.
и ветер тыкался незряче
в кроваво-желтую листву,
и почерк взломанный прозрачный
чугунно прыгал на мосту, —
срываясь вниз — туда, где небо
сверкало облачней воды,
и где сентябрь пронзенней не был,
чем отраженные гряды
ПРОГУЛКА ЛЕТОМ
начало вечера так странно отличалось
от окончанья дня и от всего вокруг,
что даже первых звезд мерцающая малость
свои же имена воспомнила не вдруг.
и самым странным был маршрут прогулки нашей:
он, начинаясь здесь, заканчивался там.
то вдоль журчащих дней, то вдоль воздушных башен
мы шли, и вся листва сопутствовала нам.
и ветер неночной сопутствовал безмолвно,
и норд его и вест и цвет его сплошной,
встревоженной реки темнеющие волны —
вязались каждый миг с прибрежной тишиной.
в его гербе был дождь крест-на-крест освещенный
прадедовским мечом, девизом боевым,
в его дожде был герб, и, с светом свет скрещенный,
андреевским дождем казался голубым.
теперь мы шли втроем, девизы забывались
и забывались звезд лихие имена,
и светлого креста полуночную благость
заоблачно несла прохладная волна
ОСЕННЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ
где ветер думает стремительную думу —
одну, осеннюю, и дождь прозрачен так,
как будто думы той сиреневому дыму
он цвет свой никакой отплясывает в такт,
где темная листва, себе не зная равных
ни в цвете, ни в веках, ни в сумраке дневном,
колышется одна, и дождь, как резвый правнук,
весь прадедовский мир поставил кверху дном, —
там воздух так силен и так бессилен, словно
протяжно изнемог под тяжестью моста,
и даль так далека, что даже это слово
не могут произнесть чугунные уста
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРОГУЛКАХ
настанет ли сентябрь? иль августом закончит
чугунный свой узор ограда в октябре?
ржавеющий норд-ост легко схватить за кончик,
еще трудней забыть, Ордынка, о тебе.
бывало, никогда — в осенний день полночный,
когда на башне бьют века, а не часы,
глядел в твои мои сентябрьские очи:
о, Боже, сколь они ответны и чисты!
а то наоборот: когда в прозрачный ливень,
как в призрачный дворец, ты вся заключена,
и странно он стоит, идя неторопливо,
а вместе с ним и вся его величина, —
тогда мой грозный конь гарцует подо мною,
прозрачное копье блестит в стальной руке,
и вся иная явь становится иною,
и весь далекий к(рай) звенит невдалеке
* * *
ну вот — опять мой конь оседлан и задумчив,
и ночь моя опять готова в дальний путь,
граненая луна скрывается за тучи,
и северная грань топорщится чуть-чуть.
ох, эта мне луна! ох, эти мне чуть-чути!
но впрочем мой доспех начищен и надет,
а прадедовский меч по правнуковой сути —
опора всех моих мечтаний и надежд.
мечтаний впрочем нет, и лишь одна надежда —
праправнучка лихой надежды родовой:
что ветхий мой доспех, кольчужная одежда
не разлетится в прах, когда вступлю я в бой.
и мой граненый щит, хоть скрылся он за тучи,
с собою в путь возьму, на нем горит девиз,
которой всей луной восторженно заучен:
«раскрой свои глаза, читатель, и дивись!»
* * *
где ласковый нажим чугунного графита
ограду начертил и стройный ряд дерев,
стоят два всадника — маркграф и маркграфиня,
пространство трех веков воздушно одолев.
