навстречу другой а с ним другое. это
называется столкновением.
она спросила: кто вы?
он: почти что граф, но только нет.
и ветер долго удивлялся, неся столь
северный ответ.
с годами форма облаков изменяется,
изменяется и форма ветра, лишь годы
не...
вдруг холод изменился и стал гораздо
неизменнее, я подумал: что это — Боль
шая Ошибка или Ордынка?
в ответ прогрохотал ответ — то с крыш,
то нет,
то с самых кровель,
и ветер, изменяя цвет,
казался вздувшеюся
кровью
* * *
и в самом деле, ничто так не дробится, как
ничто. на этом его свойстве основана не
только плавучесть судов, но и тонучесть
многих из них.
например, самый затонувший в мире корабль —
это корвет «Ханская ночь», который
приходился дальним фрегатом острову
Поползновения.
впрочем, история эта не имеет начала,
следовательно она из тех историй, которые
рано или поздно начнутся, если я не прав,
то галера, именем которой назван один из
берегов Бургундского океана, была прикована
той же самой цепью к тому же самому началу,
что и вышеназванная правота.
— но кто владелец этого океана? —
спросите вы.
отвечу: по сей день — Посейдон.
* * *
приснись, старинный плен — хотя бы в виде ночи,
хотя бы в виде сна с единственной звездой,
которой каждый луч таинственно отточен
и явью обагрен заоблачно-густой.
приснись, старинный плен, приди из ниоткуда:
ведь ниоткуда — здесь, а никогда — сейчас.
у воздуха уже соленый привкус чуда,
прозрачный привкус слез из падающих глаз.
о, снов голубизна — основ чугунной яви!
не твой ли быстрый цвет грохочет по мостам,
как будто поцелуй за грохотом объявят
словно старинный плен, безмолвные уста?
* * *
о, дождь Венеции, о, дож венецианский,
скажи, каким числом должны все числа стать,
чтоб выразить твое безгневное пространство,
чтоб выразить твою бушующую стать?
скажи, какую даль должно избрать молчанье,
чтобы оттуда вновь нахлынуть как слова?
скажи, о, дож седой, скажи, о, дождь безглавый...
молчи, как этот гром, суровая глава!
* * *
чтоб каждой ночи дать единственное имя —
неповторимое и светлое притом —
я звонко окружен мгновеньями моими,
мерцающими вспять, как звездный небосклон.
и в самой гуще их — имен, а не мгновений —
и в самой толще их — мгновений, а не звезд —
одно и то же вспять безмолвное движенье,
один и тот же вглубь непостижимый рост.
как будто никогда не встретится то имя,
которому не быть отныне так легко,
которое тебя с мгновеньями твоими
могло бы возвратить столь звонко-далеко
* * *
когда рассвет неосторожно
коснулся темного окна,
графиня вздрогнула, и сразу
просторней стала тишина.
при свете звонкого бокала,
при тьме искрящихся минут
она с улыбкой различала
просторы, стиснутые тут.
их было несколько — просторов,
один особенно был бел,
и даже воздух (был он фландрский)
над ним по-фландрски голубел.
ему, то есть конечно графу,
седлают верного коня:
стучат воинственно подковы,
сверкает черная броня.
графиня молча пригубила
вино — почти что тишину,
как будто звуки возвратились
к недавно виденному сну.
а всадник медленно-суровый
глядел задумчиво туда,
где осажденные просторы
не будут взяты никогда
НОЧНОЙ ДОЗОР
пока толпа стрелков дозором обходила
тот сумрак боевой, который был вокруг,
неведомых минут неведомая сила
суровый облик стен преобразила вдруг.
когда так много шпор — серебряных звенящих,
когда так мало дней — случайных золотых,
тогда осенний дождь сбивается все чаще
с прозрачной прямизны на полуночный стих.
и древние гербы становятся древнее
еще на древний миг, который с высоты
упал или сошел, или опал беззвучно,
как опадают те осенние листы.
как благородна тень вояки-дворянина!
она свой древний род ведет от тени той,
которая судьбу настенную вершила
всей прежней тишины — небесной и земной.
пока толпа дождей дозором обходила
окрестные века с их белой прямизной,
графиня-озорник, прелестная на диво,
улыбкой отреклась от паузы одной,
которая одна среди старинных пауз
мерцала об одном, подобно слову «сталь».
подобно слову «миг», который опадает
беззвучней и желтей осеннего листа.
когда настал рассвет, то их ночные латы
не сразу обрели свой утренний наклон,
и всадники вошли, овеянные тьмою
и звездной синевой отхлынувших сторон.
