Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки, 1922-1923 - страница 24

Шрифт
Интервал

стр.

А пальцы
     сами
      в пределе отчаянья
ведут бесшабашье, над горем глумясь.

Друзья

А во́роны гости?!
        Дверье крыло
раз сто по бокам коридора исхлопано.
Горлань горланья,
        оранья орло́
ко мне доплеталось пьяное до́пьяна.
Полоса
щели.
Голоса́
еле:
«Аннушка>*
ну и румянушка!»
Пироги…
     Печка…
Шубу…
    Помогает…
           С плечика…
Сглушило слова уанстепным>* темпом,
и снова слова сквозь темп уанстепа:
«Что это вы так развеселились?
Разве?!»
    Сли́лись…
Опять полоса осветила фразу.
Слова непонятны —
         особенно сразу.
Слова так
       (не то чтоб со зла):
«Один тут сломал ногу,
так вот веселимся, чем бог послал,
танцуем себе понемногу».
Да,
их голоса́.
      Знакомые выкрики.
Застыл в узнаваньи,
         расплющился, нем,
фразы крою́ по выкриков выкройке.
Да —
   это они —
        они обо мне.
Шелест.
    Листают, наверное, ноты.
«Ногу, говорите?
        Вот смешно-то!»
И снова
    в тостах стаканы исчоканы,
и сыплют стеклянные искры из щек они.
И снова
    пьяное:
        «Ну и интересно!
Так, говорите, пополам и треснул?»
«Должен огорчить вас, как ни грустно,
не треснул, говорят,
         а только хрустнул».
И снова
    хлопанье двери и карканье,
и снова танцы, полами исшарканные.
И снова
    стен раскаленные степи
под ухом звенят и вздыхают в тустепе>*.

Только б не ты

Стою у стенки.
      Я не я.
Пусть бредом жизнь смололась.
Но только б, только б не ея
невыносимый голос!
Я день,
    я год обыденщине пре́дал,
я сам задыхался от этого бреда.
Он
жизнь дымком квартирошным выел.
Звал:
   решись
      с этажей
           в мостовые!
Я бегал от зова разинутых окон,
любя убегал.
      Пускай однобоко,
пусть лишь стихом,
         лишь шагами ночными —
строчишь,
     и становятся души строчными,
и любишь стихом,
        а в прозе немею.
Ну вот, не могу сказать,
           не умею.
Но где, любимая,
        где, моя милая,
где
  — в песне! —
        любви моей изменил я?
Здесь
   каждый звук,
         чтоб признаться,
               чтоб кликнуть.
А только из песни — ни слова не выкинуть.
Вбегу на трель,
      на гаммы.
В упор глазами
      в цель!
Гордясь двумя ногами,
Ни с места! — крикну. —
           Цел! —
Скажу:
    — Смотри,
         даже здесь, дорогая,
стихами громя обыденщины жуть,
имя любимое оберегая,
тебя
   в проклятьях моих
           обхожу.
Приди,
    разотзовись на стих.
Я, всех оббегав, — тут.
Теперь лишь ты могла б спасти.
Вставай!
     Бежим к мосту! —
Быком на бойне
        под удар
башку мою нагнул.
Сборю себя,
      пойду туда.
Секунда —
     и шагну.

Шагание стиха

Последняя самая эта секунда,
секунда эта
     стала началом,
началом
    невероятного гуда.
Весь север гудел.
        Гудения мало.
По дрожи воздушной,
         по колебанью
догадываюсь —
        оно над Любанью>*.
По холоду,
     по хлопанью дверью
догадываюсь —
         оно над Тверью>*.
По шуму —
     настежь окна раскинул —
догадываюсь —
        кинулся к Клину>*.
Теперь грозой Разумовское>* за́лил.
На Николаевском>* теперь
           на вокзале.
Всего дыхание одно,
а под ногой
     ступени
пошли,
    поплыли ходуном,
вздымаясь в невской пене.
Ужас дошел.
      В мозгу уже весь.
Натягивая нервов строй,
разгуживаясь всё и разгуживаясь,
взорвался,
     пригвоздил:
         — Стой!
Я пришел из-за семи лет,
из-за верст шести ста>*,
пришел приказать:
        Нет!
Пришел повелеть:
        Оставь!
Оставь!
    Не надо
         ни слова,
           ни просьбы.
Что толку —
     тебе
         одному
           удалось бы?!
Жду,
   чтоб землей обезлюбленной
               вместе,
чтоб всей
     мировой
        человечьей гущей.
Семь лет стою,
      буду и двести
стоять пригвожденный,
           этого ждущий.
У лет на мосту
      на презренье,
            на сме́х,
земной любви искупителем значась,
должен стоять,
      стою за всех,
за всех расплачу́сь,
        за всех распла́чусь. —

Ротонда

Стены в тустепе ломались
           на́ три,
на четверть тона ломались,
            на сто́…
Я, стариком,
      на каком-то Монмартре
лезу —
   стотысячный случай —
              на стол.
Давно посетителям осточертело.
Знают заранее
      всё, как по нотам:
буду звать
     (новое дело!)
куда-то идти,
      спасать кого-то.
В извинение пьяной нагрузки
хозяин гостям объясняет:

стр.

Похожие книги